ГЛАВА XXIX. АВТОР "ГАВРИЛИАДЫ"
Когда   мадам  Грицацуева  покидала  негостеприимный  стан канцелярий,  к  Дому  народов  уже  стекались  служащие   самых скромных рангов: курьеры, входящие и исходящие барышни, сменные телефонистки, юные помощники счетоводов и бронеподростки.
Среди  них двигался Никифор Ляпис, очень молодой человек с бараньей прической и нескромным взглядом.
Невежды, упрямцы и  первичные  посетители  входили  в  Дом народов  с  главного  подъезда.  Никифор  Ляпис проник в здание через амбулаторию. В Доме народов он был своим человеком и знал кратчайшие пути к оазисам, где брызжут светлые  ключи  гонорара под широколиственной сенью ведомственных журналов.
Прежде  всего  Никифор Ляпис пошел в буфет. Никелированная касса  сыграла  матчиш  и  выбросила  три  чека,  Никифор  съел варенец,   вскрыв   запечатанный  бумагой  стакан,  и  кремовое пирожное, похожее на клумбочку. Все это он  запил  чаем.  Потом Ляпис неторопливо стал обходить свои владения.
Первый визит он сделал в редакцию ежемесячного охотничьего журнала  "Герасим  и Муму". Товарища Наперникова еще не было, и Никифор   Ляпис   двинулся   в   "Гигроскопический    вестник", еженедельный  рупор,  посредством  которого  работники фармации общались с внешним миром.
- Доброе  утро, - сказал   Никифор. - Написал   замечательные стихи.
- О чем? - спросил начальник литстранички. На какую тему? Ведь вы же знаете, Трубецкой, что у нас журнал...
Начальник   для   более   тонкого   определения   сущности "Гигроскопического вестника" пошевелил пальцами.
Трубецкой-Ляпис посмотрел на свои брюки из  белой  рогожи, отклонил корпус назад и певуче сказал:
- "Баллада о гангрене".
- Это   интересно, - заметила  гигроскопическая  персона. - Давно пора в популярной форме проводить идеи профилактики.
Ляпис немедленно задекламировал:
     Страдал Гаврила от гангрены,
     Гаврила от гангрены слег...
Дальше   тем   же    молодецким    четырехстопным    ямбом рассказывалось  о  Гавриле,  который  по темноте своей не пошел вовремя в аптеку и погиб из-за того, что не смазал ранку йодом.
- Вы  делаете  успехи,  Трубецкой, - одобрил   редактор, - но хотелось бы еще больше... Вы понимаете?
Он  задвигал  пальцами,  но  страшную балладу взял, обещав уплатить во вторник.
В журнале "Будни морзиста" Ляписа встретили гостеприимно.
- Хорошо, что вы пришли, Трубецкой.  Нам  как  раз  нужны стихи.   Только - быт,   быт,   быт.  Никакой  лирики.  Слышите, Трубецкой? Что-нибудь из жизни потельработников и вместе с тем, вы понимаете?..
- Вчера я именно задумался над бытом потельработников.  И у  меня  вылилась  такая поэма. Называется: "Последнее письмо". Вот...
     Служил Гаврила почтальоном,
     Гаврила письма разносил...
История о Гавриле была заключена в семьдесят две строки. В конце  стихотворения  письмоносец  Гаврила,   сраженный   пулей фашиста, все же доставляет письмо по адресу.
- Где  же  происходило дело? - спросили Ляписа. Вопрос был законный. В СССР нет фашистов, за границей нет  Гаврил,  членов союза работников связи.
- В  чем  дело? - сказал Ляпис. - Дело происходит, конечно, у нас, а фашист переодетый.
- Знаете, Трубецкой, напишите лучше нам о радиостанции.
- А почему вы не хотите почтальона?
- Пусть полежит.  Мы  его  берем  условно.  Погрустневший Никифор   Ляпис-Трубецкой  пошел  снова  в  "Герасим  и  Муму". Наперников уже сидел за своей конторкой. На стене висел  сильно увеличенный  портрет  Тургенева, а пенсне, болотных сапогах и с двустволкой наперевес. Рядом  с  Наперниковым  стоял  конкурент Ляписа - стихотворец из пригорода.
Началась  старая  песня  о  Гавриле,  но  уже с охотничьим уклоном. Творение шло под названием: "Молитва браконьера".
     Гаврила ждал в засаде зайца,
     Гаврила зайца подстрелил.
- Очень   хорошо!   -   сказал   добрый   Наперников. - Вы, Трубецкой, в этом стихотворении превзошли самого Энтиха. Только нужно кое-что исправить. Первое - выкиньте с корнем "молитву".
- И зайца, - сказал конкурент.
- Почему же зайца? - удивился Наперников.
- Потому что не сезон.
- Слышите,   Трубецкой,   измените   и   зайца.  Поэма  в преображенном виде носила название "Урок браконьеру",  а  зайцы были заменены бекасами. Потом оказалось, что бекасов летом тоже не стреляют. В окончательной форме стихи читались:
     Гаврила ждал в засаде птицу.
     Гаврила птицу подстрелил...
и т.д.
После  завтрака в столовой Ляпис снова принялся за работу. Белые брюки мелькали в темноте коридоров. Он входил в  редакции и продавал многоликого Гаврилу.
В  "Кооперативную  флейту"  Гаврила был сдан под названием "Эолова флейта".
     Служил Гаврила за прилавком.
     Гаврила флейтой торговал...
Простаки из толстого журнала "Лес, как он есть"  купили  у Ляписа небольшую поэму "На опушке". Начиналась она так:
     Гаврила шел кудрявым лесом,
     Бамбук Гаврила порубал.
Последний  за  этот  день Гаврила занимался хлебопечением. Ему нашлось место в редакции "Работника  булки".  Поэма  носила длинное  и  грустное название: "О хлебе, качестве продукции и о любимой". Поэма посвящалась загадочной Хине Члек.  Начало  было попрежнему эпическим:
     Служил Гаврила хлебопеком,
     Гаврила булку испекал...
Посвящение,   после  деликатной  борьбы,  выкинули.  Самое печальное было то, что Ляпису денег нигде не дали. Одни обещали дать во вторник, другие -в четверг, или пятницу  -  через  две недели.  Пришлось  идти  занимать деньги в стан врагов - туда, где Ляписа никогда не печатали.
Ляпис спустился  с  пятого  этажа  на  второй  и  вошел  в секретариат  "Станка". На его несчастье, он сразу же столкнулся с работягой Персицким.
- А! - воскликнул Персицкий. - Ляпсус!
- Слушайте, - сказал Никифор Ляпис, понижая  голос, - дайте три рубля. Мне "Герасим и Муму" должен кучу денег.
- Полтинник я вам дам. Подождите. Я сейчас приду.
И  Персицкий вернулся, приведя с собой десяток сотрудников "Станка". Завязался общий разговор.
- Ну, как торговали? - спрашивал Персицкий.
- Написал замечательные стихи!
- Про Гаврилу? Что-нибудь  крестьянское?  "Пахал  Гаврила
спозаранку, Гаврила плуг свой обожал"?
- Что  Гаврила!  Ведь  это же халтура! - защищался Ляпис. - Я написал о Кавказе.
- А вы были на Кавказе?
- Через две недели поеду.
- А вы не боитесь, Ляпсус? Там же шакалы!
- Очень меня это пугает! Они же на Кавказе не ядовитые!
После этого ответа все насторожились.
- Скажите,   Ляпсус, -   спросил   Персицкий, -    какие, по-вашему, шакалы?
- Да знаю я, отстаньте!
- Ну, скажите, если знаете!
- Ну, такие... в форме змеи.
- Да,  да,  вы  правы,  как всегда. По-вашему, ведь седло дикой козы подается к столу вместе со стременами.
- Никогда я этого не говорил! - закричал Трубецкой.
- Вы не говорили. Вы писали. Мне Наперников говорил,  что вы пытались всучить ему такие стишата в "Герасим и Муму", якобы из быта охотников. Скажите по совести. Ляпсус, почему вы пишете о том, чего вы в жизни не видели и о чем не имеете ни малейшего представления?   Почему   у   вас   в   стихотворении  "Кантон" пеньюар - это бальное платье? Почему?!
- Вы - мещанин, - сказал Ляпис хвастливо.
- Почему в стихотворении "Скачка на приз Буденного" жокей у вас затягивает на лошади супонь  и  после  этого  садится  на облучок? Вы видели когда-нибудь супонь?
- Видел.
- Ну, скажите, какая она!
- Оставьте меня в покое. Вы псих!
- А облучок видели? На скачках были?
- Не  обязательно  всюду  быть! - кричал Ляпис. Пушкин писал турецкие стихи и никогда не был в Турции.
- О да, Эрзерум ведь находится в Тульской губернии.
Ляпис не понял сарказма. Он горячо продолжал:
- Пушкин  писал  по   материалам.   Он   прочел   историю Пугачевского  бунта,  а  потом  написал.  А  мне про скачки все рассказал Энтих.
После   этой   виртуозной   защиты    Персицкий    потащил упирающегося  Ляписа в соседнюю комнату. Зрители последовали за ними. Там на стене висела большая газетная вырезка,  обведенная траурной каймой.
- Вы писали этот очерк в "Капитанском мостике"?
- Я писал.
- Это,  кажется, ваш первый опыт в прозе? Поздравляю вас!
"Волны перекатывались через мол  и  падали  вниз  стремительным домкратом..."
Ну,  удружили  же  вы  "Капитанскому  мостику"! "Мостик" теперь долго вас не забудет, Ляпис!
- В чем дело?
- Дело в том, что... Вы знаете, что такое домкрат?
- Ну, конечно, знаю, оставьте меня в покое...
- Как  вы  себе  представляете  домкрат?  Опишите  своими словами.
- Такой... Падает, одним словом.
- Домкрат  падает.  Заметьте  все!  Домкрат  стремительно падает! Подождите, Ляпсус, я вам сейчас принесу  полтинник.  Не пускайте его!
Но  и  на  этот  раз  полтинник  выдан  не  был. Персицкий притащил из справочного бюро двадцать первый том Брокгауза,  от Домиций  до  Евреинова.  Между  Домицием,  крепостью  в великом герцогстве Мекленбург-Шверинском, и Доммелем, рекой в Бельгии и Нидерландах, было найдено искомое слово.
- Слушайте! "Домкрат (нем. Daumkraft) -одна из машин  для поднятия   значительных   тяжестей.  Обыкновенный  простой  Д., употребляемый  для  поднятия  экипажей  и  т.  п.,  состоит  из подвижной   зубчатой   полосы,  которую  захватывает  шестерня, вращаемая помощью рукоятки..." И  так  далее.  И  далее:  "Джон Диксон  в  1879  г.  установил  на место обелиск, известный под названием  "Иглы  Клеопатры",  при  помощи   четырех   рабочих, действовавших  четырьмя  гидравлическими  Д.".  И  этот прибор, по-вашему, обладает способностью стремительно  падать?  Значит, Брокгауз с Эфроном обманывали человечество в течение пятидесяти лет? Почему вы халтурите, вместо того чтобы учиться? Ответьте!
- Мне нужны деньги.
- Но  у  вас  же  их никогда нет. Вы ведь вечно рыщете за полтинником.
- Я купил мебель и вышел из бюджета.
- И много вы купили мебели? Вам зa  вашу  халтуру  платят столько, сколько она стоит, грош!
- Хороший грош! Я такой стул купил на аукционе...
- В форме змеи?
- Нет.  Из  дворца.  Но  меня постигло несчастье. Вчера я вернулся ночью домой...
- От Хины Члек? - закричали присутствующие в один голос.
- Хина!..  С  Хиной  я  сколько  времени  уже  не   живу. Возвращался  я  с диспута Маяковского. Прихожу. Окно открыто. Я сразу почувствовал, что что-то случилось.
- Ай-яй-яй! - сказал Персицкий, закрывая лицо  руками. - Я  чувствую,  товарищи,  что у Ляпсуса украли его лучший шедевр "Гаврила дворником служил, Гаврила в дворники нанялся".
- Дайте мне договорить. Удивительное хулиганство! Ко  мне в  комнату  залезли  какие-то  негодяи  и распороли всю обшивку стула. Может быть, кто-нибудь займет пятерку на ремонт?
- Для ремонта сочините нового Гаврилу. Я вам даже  начало могу  сказать.  Подождите, подождите... Сейчас... Вот: "Гаврила стул купил  на  рынке,  был  у  Гаврилы  стул  плохой".  Скорее запишите.  Это можно с прибылью продать в "Голос комода"... Эх, Трубецкой,  Трубецкой!..  Да,   кстати.   Ляпсус,   почему   вы Трубецкой? Почему вам не взять псевдоним еще получше? Например, Долгорукий!  Никифор  Долгорукий!  Или  Никифор  Валуа? Или еще лучше: гражданин Никифор Сумароков-Эльстон? Если у вас случится хорошая кормушка, сразу три стишка в  "Гермуму",  то  выход  из положения у вас блестящий. Один бред подписывается Сумароковым, другая  макулатура  - Эльстоном, а третья -- Юсуповым... Эх вы, халтурщик!..

Как насчет молочка, да с творожком? Питательно.

Ну и на закусь, винца красного.