Поймать живинку.

Вы когда-нибудь слышали рассказы бывалых охотников или рыбаков? Думаю, у каждого есть такой знакомый или родственник, который как-нибудь, сидя за столом, вдруг невзначай бросит одну, якобы безразличную фразу о недавнем своем приключении на охоте или рыбалке. И вслед за этим, смакуя и распаляясь все больше, начнет рассказывать что-то невероятное. Если рассказчик попадется хороший, – скучно не будет, я вас уверяю. Самую банальную историю можно повернуть так, что компания друзей прильнет к такому человеку и не отпустит, пока рассказ не закончится.

Рассказчик. Мне почему-то кажется, что раньше, хотя бы век назад, их было больше. Особенно, где-то вдали от городов, в маленьких деревнях, где и делать-то было больше нечего, как истории друг другу рассказывать. Люди работали, ели, спали, влюблялись, свято блюли традиции, веселились в праздники и говорили обо всем, что видели, и особенно, что помнили или слышали от кого-то еще. Вспомните, например, Бажова. Его главный герой – почти всегда рассказчик. Недаром многие даже сомневались в авторстве его произведений, уж очень они смахивали на запись чужих историй. И нет ничего «вкуснее» этой забытой уже речи глубинки и искренней любви к мастерам своего дела. Нам, живущим в больших городах, сегодня сложно себе представить, что какой-нибудь дворник, слесарь или (что еще хуже) офисный работник станет рассказывать о своей работе так, чтобы мы почувствовали к нему и к его делу искреннее уважение. Один сноб в журнале «АртХроника» написал, что пролетариат в нашей стране вымер, а вместе с ним вымерли и мастера, способные делать что-то своими руками, люди, гордящиеся своим простым трудом и превращающие дело в искусство. Конечно, остались еще мастера, занимающиеся искусством народным – кружевоплетением, росписью, – но место им в музее и только.
Но мы не зря вспомнили Бажова. Это был человек, которому удалось передать не только искреннюю любовь к ремеслу, но и ярчайшим образом показать сложные взаимоотношения человека и природы. По сути, он писал о глубоком уважении человека к природе, притом, что не позволял своим героям ни на секунду терять чувство собственного достоинства. Он пытался создать гармонию Мастера и Природы.

Не это ли попытался сделать Евгений Акуленко в рассказе «Долина ста ветров»? Возможно, говоря о таком маленьком рассказе, мы не вправе проводить серьезные и глубокие параллели с классиками прошлого и стоило бы лишь заметить некоторую стилизацию. Однако на примере этого рассказа можно – и я считаю должно – обсудить некоторые проблемы современной фантастики.

Сказ в мире ветров

Все дело в том, что с жанром рассказа «Долина ста ветров» определиться не так уж и просто. В том потоке литературы, который захлестнул сегодня Интернет, большинство читателей, не задумываясь, скажет, что речь идет о фэнтези, что мир-де хорош, а действия-де маловато. Между тем, все несколько интересней.

Невозможно не обратить внимания на то, что отдельные – я  подчеркиваю, именно отдельные – части рассказа стилизованы под разговорный жанр. Пожалуй, это самое любопытное в этом рассказе. Перед нами не просто разговорный жанр, но сказ, стилизация простонародной речи, примерно того же периода, что и рассказы Бажова (если судить по архаизмам). Во многом эту стилизацию нельзя назвать очень удачной, поскольку зачастую она сводится лишь к определенному изменению порядка слов (инверсии) и к употреблению архаизмов. Тем не менее, именно это вносит непривычную для обычного фэнтезийного рассказа нотку.

«…не забьется травой, не уведет в сторону наезженная дорога. В повозке не желаешь трястись? Так течет за холмом полноводная река, впадает в близкое море. Тем, кто побогаче, и может себе позволить тварь крылатую или грузовой дирижбамбель, путешествовать сюда тоже самое оно: ибо, как явствует из названия, текут через долину все, ровным счетом, ветра».

Это первое появление в рассказе некоторой особой формы (если не считать «словно не скитался, стихии ведают где»), и с этого момента рассказ обретает дополнительный объем. И имена персонажей – Ковыль, Стоек – для сказа хороши. Тем не менее, подобная форма изложения немедленно начинает требовать от автора особой точности и внимательности. Для сказа мало изменить порядок слов. Это сродни старому вопросу о средствах «придумывания нового мира» (даже если речь идет всего лишь о маленьком рассказе). Мастера жанра фэнтези относятся к этому вопросу очень ответственно, создавая, к примеру, даже собственные языковые системы, эталон которой, можно сказать без преувеличения, создал Толкиен. С одной стороны, автор чувствует проблему, и добавляет отдельные архаизмы, но присущие почему-то  конкретному времени нашей с вами истории. В этом и состоит ошибка: сказ в мире ветров должен быть совсем иным, нежели сказ в нашем, реальном мире.

Встречаются многочисленные огрехи вроде «все равно как с корабля на бал сошел» (сложновато допустить, что в мире ветров знают Пушкина), «дирижбамбель» (уж очень яркая окраска у этого слова, оно используется как пародийное, и ассоциация с повседневным средством передвижения просто исчезает), «Роза ветров» (сочетание, имеющее точное значение в «нашем мире», а потому никак не ассоциирующееся с именем молодой и красивой девушки). «Соискатель», «конструкция», «проектирование» – это уже, извините, смахивает на защиту диссертации по технической специальности. Финальное описание творения Ковыля окончательно выбивается из заявленного автором стиля:

«…что-то щелкнуло, крутящиеся лопасти дернулись и поползли вверх, меняя угол наклона. Остановились параллельно земле и… принялись раскладываться, увеличиваться в размерах».

Коротко говоря,  «подводы» и «серенады» – не «сюдады», по меткому выражению на одном из форумов обсуждения «Долины ветров».

Возникает и множество вопросов по поводу того, что такое «вьючные брамы», «и прет, как бармин напролом» и т.д. На мой взгляд, сегодня авторы фэнтези совершенно потеряли ответственность перед миром, который они создают.

Кто, где, когда?

Если все же взять языковую систему автора как данность, то возникают следующие два вопроса: «Кто рассказчик?» и «Кто слушатель?».

Можно легко представить себе некоего седовласого старика, собравшего вокруг себя группу слушателей. Но, если вчитаться в рассказ, то получится, что этот старик, своим чудесным языком рассказывает в основном об устройстве данного мира, но не о конкретной ситуации, близкой лично ему или услышанной им когда-то (как это бывает, например, у Бажова). Получается, что слушателем может быть либо человек из другого – нашего, например – мира, либо это маленький ребенок. Если первый вариант выглядит слишком абсурдным, то второй не ничем не подтвержден, поскольку обращение к маленькому ребенку должно быть совершенно иным, чем это нам показывает автор (оно должно быть в определенной степени назидательным или разъяснительным, но в любом случае не ограничиваться только описанием).

Следующая неточность заключается в таком, казалось бы, простом понятии как «время рассказа». Если говорить о сказе, то непременным его условием можно считать воспоминания (или вымысел, но все равно о прошлом) рассказчика. Между тем некоторые фрагменты построены таким образом, что, не смотря на прошедшее время, складывается четкое ощущение «здесь и сейчас». Таковы встречи Ковыля и Розы, таковы сцены финальной бури и т.д.

Итак, получается, что в отдельных частях рассказа неизвестный житель мира ветров рассказывает об устройстве этого мира неизвестно кому, неизвестно когда. Это явная недоработка автора.

Мастера

Как ни странно, сравнение с Бажовым больше касается даже не формы изложения, а сути, содержания рассказа. Дело не только в том, что речь идет о мастерах (будь то мельники или те, кто «в горе робили»), дело в особом уважительном отношении к ним. Мы начинали с того, что сегодня трудно представить себе подобное отношение к людям очень многих профессий. Много ли людей уважает пекаря, чей хлеб они каждый день покупают в супермаркете? Много ли пекарей достойны подобного уважения? Но любовь к профессии – только первый шаг. Дальше, что очень важно, автор пишет о том самом бажовском уважении к природе, что проскальзывает почти в каждом упоминании о ветрах. Нет насилия, нет грубого использования и вмешательства. Есть мастера, поймавшие ту самую живинку (рассказ Бажова «Живинка в деле»), которая помогает им в их диалоге с природой на равных. Это большая заслуга автора, который, не справившись до конца с формой, смог передать свои искренние чувства, даже в выдуманном мире.

Сходство с Бажовом можно проследить и в сюжете, в образах конкретных персонажей.
Мастер Густав чем-то смахивает на мастера Прокопьича, из «Каменного цветка».
«Только Прокопьич, - то ли ему жаль было расставаться со своим мастерством, то ли еще что, - учил шибко худо. Все у него с рывка да с тычка. Насадит парнишке по всей голове шишек, уши чуть не оборвет, да и говорит приказчику:
- Не гож этот…»

«За работниками поглядывает, за подмастерьями. Жалованием не обижает, но и учит просто. Растет у него под крыльцом куст жгучей ивы. Срежет Густав пруток, от коры ошкурит любовно, да так перетянет ротозею по голой коже, что у того аж подошвы задымят. А жаловаться не моги. Выгонит Густав, обратно не возьмет».

А Ковыль-то чем не Данилко Недокормыш?

«Сиротка круглый был этот парнишечко… На ногах высоконький, а худой-расхудой, в чем душа держится… Забьется куда в уголок, уставится глазами на картину какую, а то на украшение, да и стоит... Уставится глазами на травинку, а коровы-то – вон где!»

«А Ковыль наоборот, тихий, задумчивый. Если не получается чего, переносицу поскребет да зайдет с другого боку. Книги читать любил, и все рисовал чего-то, то палочкой на земле, то чертилкой на пергаменте. Рос Ковыль без отца, мать похоронил рано. Так и остался один».

Интересно отметить разницу путей достижения мастерства. Бажовский Данилко добровольно променял простую земную любовь на «тайные знания». Ковыля же вдохновляла и вела к совершенствованию отвергнутая любовь Розы, тоже вполне земная, но преобразившаяся для него в почти чудотворную силу творчества.

О композиции бедной…

Увлекшись описанием мира, автор порой совершенно не следит за композицией всего рассказа. Странно начинать рассказ с персонажа, которому отведена роль эпизодического (Стоек). Кроме этого, описание Летучей Почты оказывается практически лишним, так как тормозит и сглаживает рассказ при приближении его к кульминации. Лишня и линия магов-стихийников – сами мельники ведь прекрасно разбираются не только в ветрах, но и в растениях, и минералах, что, по идее, и должно быть вотчиной магов. Зачем создавать у читателя  иллюзию не оправданной, не играющей на сюжет конкуренции? Отчасти стихийники вызывают даже досаду, из-за их существования местами потеряно чувство гармонии Мастера и Природы: основу мельницы-то своей – жернова – Стоек не сам делал, душу и мастерство в них не вкладывал… 

Подход автора к созданию мира можно охарактеризовать кратким словом «жадность». Что, как известно, грех. Если вернуться к сказовой манере изложения, то ценность сказовых рассказов заключается как раз в том, что они показывают лишь отдельный островок жизни, важный рассказчику. В «Долине ста ветров» нет той самой притягивающей замкнутости одной истории конкретного поселения, и даже конкретных людей в нем. Постоянно идет попытка автора рассказать о чем-то еще, дать страждущим читателям еще одну «вкусную конфетку» замечательного мира. От этого рассказ сильно проигрывает. Как чудесно читать о тайне «живительного порошка». Читатель ничего конкретного о нем не узнает, но включится его фантазия, которая оставит послевкусие чуда, тонкого мастерства. И как грустно узнать все о той же Почте, Империи, каких-то магах и пр., ведь это, по сути, не имеет прямого отношения к сюжету. Для контраста, вспомните одну фразу из «Медной горы хозяйка»:

«Говорили, что  это  Хозяйка  огневалась  за  столбы-то,  слышь-ко,  что  их  в  церкву поставили. А ей это вовсе ни к чему».

И заметьте, больше ни слова на эту тему! А ведь какой объем получается! Объем, доходящий до противостояния христианства и язычества, заключен всего в одной фразе. И нет объяснений для не очень далеких читателей.

Евгений Акуленко не очень-то доверяет фантазии читателя. Мир оказывается, конечно, вкусным… как шоколадный торт, щедро политый сгущенкой и посыпанный еще и сахаром.

Лирическая история

Здесь все проще. На лицо классический любовный треугольник: герой, героиня и… ветер. Сказовая форма совершенно неожиданно чередуется с прекрасной по своей художественности лирической историей, подобной той, которая уже есть в другом рассказе автора, «Тише». Это, пожалуй, самое сильное место автора. То он лаконичен и вместе с тем удивительно емок – вот как описывает первую встречу Стоека и Розы.

«На него совсем не смотрит. Лишь изредка мазнет украдкой взглядом и снова совсем не смотрит.
Стоек усмехнулся:
«Ладно»

А здесь он становится тонким, чувственным и очень поэтическим.

«Все естество его заполняла тянущая боль, разливалась по груди, сжимала горло. Иной бы скакал вокруг избранницы вприпрыжку, пел серенады, устилал путь ее охапками цветов. Ковыль же не показывал из дому носа, предпочитая тихое страдание буйным безумствам. Ибо то, что творилось у него в душе, не выразило бы ничто на свете»

или

«Но из груди его рвался немой крик, силы такой, что если облечь его в голос, он заглушил бы и многолюдный гомон, и ветровые куранты, докатился бы до самого побережья и унесся дальше в море»

Это очень хорошо написано, но не имеет никакого отношения к сказу. Часто это портит ту самую картину времени, о которой мы говорили.

Итог и примирение

Финал примиряет читателя со многим из сказанного выше. Здесь есть и неожиданность «современного» хода с ракетой, и искренняя история неудавшейся любви, и прекрасное (отчасти разговорное) описание бури. Получается, что рассказ оказывается в первую очередь лирическим, а уже после – всем остальным. Эта история, вечная как мир все равно трогает и цепляет за душу (как, кстати, и некоторые другие рассказы Евгения Акуленко: «Тиша», и отчасти «Глюк»).

Итог простой. Лирическая любовная история сплелась с не менее важной и благородной историей уважения и любви мастера к природе. С формой вот только у Евгения Акуленко далеко не всегда получалось удачно.

Здесь к слову будет вспомнить одну отличительную и очень неприятную черточку многих современных читательских запросов (зайдите на любой литературный форум и легко убедитесь сами). Дайте нам-де почитать, чтоб главный герой был маг с такими-то и такими-то свойствами и уровнями силы (см. список), чтобы в друзьях его ходили такие-то и такие-то (см. список). Что дальше? И чтоб прическа у него была такая-то, и ел-пил он то и вот это… Пожалуй, такие требования к литературным произведениям еще похуже подборки корешков книг под цвет обоев! Произведение не становится автоматически хорошим, если удовлетворяет  списку «критериев», но не становится и обязательно скучным, если характеризуется простенькими словами «любовь» и «любовь к природе». Многим современным читателям надо бы подумать над этим.

И напоследок, один глобальный вопрос. Зачем вообще писать фэнтези в таком виде?
Зачем засовывать в фантастическую оболочку то, что можно прекрасно написать и без нее? А, если не получается, то почему надо терять уважение к жанру фэнтези, придумывая лишь поверхностную структуру и не забираясь вглубь? Ответственность перед произведением (а уж тем более перед миром!) – это вам не легкое дуновение «детского шептуна». Зачем брать на себя такие обязательства, не доведя до конца замечательную идею с использованием сказа? Совершись эта история сто лет назад у нас, возможно, она бы только выиграла, если бы была написана с той же любовью не только к персонажам, но и к форме изложения.
Хотя ракета уж больно хороша…

Officium medici est, ut toto, ut celeriter, ut jucunde sanet [1]

Считается, что начинать рецензию или критическую статью фразами "Я долго откладывал это произведение...", "Наконец-то я прочитал этот рассказ..." и т.д. не стоит - читателю абсолютно неинтересен путь критика к тексту. Не будем повторять очевидные ошибки начинающего критика, и перейдем сразу к делу. Начнем с определения жанра.

Тема мельницы, своеобразная манера повествования и "раскачивающийся" ритм рассказа,  напомнили о книжке из детства немецкого писателя О.Пройслера. Да-да, того самого, что написал libri legendi [2]: "Маленькую ведьму", "Маленького водяного", "Маленькое привидение", а также замечательную сказочную повесть - "Крабат. Легенды старой мельницы". Про фильм, который получился атмосферным, но сильно пострадал от урезаний и изменений, вспомним лишь для того, чтобы заметить: не всякая сказка — детская.

Чем дольше скользят печатные строки, тем дальше "Долина ста ветров" уходит от "Крабата", и вскоре даже надуманная привязка к нему тает. Возникла мысль: автор решил поиграться с таким жанром, как сказочная повесть. Правда, играться можно по-разному: делать подделку вслепую, не зная правил, или намеренно нарушать правила «шутки ради». Казалось бы, а что тут сложного? Придумал сюжет (фантазии хоть отбавляй), набросал на бумаге, отшлифовал, добавил красивостей, проигнорировал нелогичности и неправильности (да, автор знает о них, но сказка позволяет определенные вольности, хотя нередко и расхолаживает) и готово! Что хотел написать автор — сказать сложно, но получилось нечто из разряда «сказочное фэнтези». 

У французской певицы Лин Рено есть замечательная песня - "Au Bon Vieux Temps" [3]. Легкая, приятная музыка, хорошее исполнение и "сюжет на все времена" - "раньше все было лучше, чем сейчас". Раньше книги были интереснее, раньше авторы были грамотнее, раньше читатели были требовательнее и колбаса вкуснее. На эту тему ломались копья во все времена, и размышления о литературе почти двухвековой давности (речь идет о В.Г.Белинском и его "Литературных мечтаниях") и теперь кажутся чрезвычайно актуальными и современными. Но не буду слишком далеко уходить от "Долины ста ветров", чтобы мои слова про прошлое не показались пустыми, и присутствие их не объяснялось лишь желанием заполучить внимание читателя на как можно большее время.

Mens sana in corpore sano [4]

Чего мы ждем от художественного произведения? Нет, неправильно я задаю вопрос, слишком уж он расплывчат. Представим, что рассказ — это Главное Блюдо от шеф-повара ресторана. Каким оно должно быть? Во-первых, вкусным. Во-вторых, оно должно хорошо пахнуть. И в-третьих... Правильно,  оно должно хорошо выглядеть. В литературно-художественном произведении за "внешний вид" отвечает язык. В данном случае это понятие  включает в себя и стиль, и грамматику. Писатель должен не только фонтанировать идеями, он должен уметь доносить их до читателя. И в этом ему помогает хорошее знание языка, умение найти подходящие слова и расставить их таким образом, что кто-то скажет: "И лучше выдумать не мог" (нехорошо вырывать фразы из контекста классика, но... лучше выдумать не могу).

Рассказ у нас с "западным уклоном", о чем говорят, например, имена персонажей, и вместе с тем в "Долине ста ветров" чувствуется такая же "славянская привязка", как и в "Крабате" - имена Ковыль, Стоек, Стержень вписываются  органично в повествование, а вот Густав, Роза и По (последнее, надеюсь, сокращенный вариант и персонаж не китаец) — выбиваются из этого ряда, внося некоторый хаос в географию. Для сравнения, у Пройслера все выдержано в одном стиле, он не мечется между немцами, славянами, китайцами, чехами и т.д.

"Стоек вернулся ровно через два года, точно к сроку, едва потянул по земле сладкий лиственник". Чувствуете? И дальше "Было при нем два круглых камня, перевязанных веревкой, один на спине, другой на груди. И более ничего". Размеренность, своеобразная расстановка слов... Казалось бы - еще немного и поплывем по  волнам сказочного фэнтези... И вдруг: "все равно как с корабля на бал сошел". Помилуйте, а что тут делает Чацкий в исполнении А.С.Пушкина, светила русской поэзии? Он-то откуда здесь? И какой бал вообще может упоминаться в селе средь мельников?  Нет, оно понятно - сие есть авторская речь, коя... Да ладно вам, даже автор обязан подчиняться правилам того мира, который он создал. Уж если он берется описывать быт мельников, крестьян, то и слова должен использовать те, которые этим людям близки и среди них возможны. Частично именно использование правильного лексикона позволяет создать необходимую атмосферу. Е.Акуленко попытался справиться с этой задачей, но, к сожалению, у него не получилось - ныряешь в глубину, а тебя выбрасывает на поверхность неуместными словечками и фразами, как то: «жестом фокусника продемонстрировал собранию», «формально он прав», «в полной боевой экипировке», «серенады» (ну да, в  западнославянских деревнях каждую ночь серенады распевают) и т.п.

Я говорил о неудачно подобранных словах, которые разрушают единый стиль, а сейчас скажу о просто неудачных образах. Представьте себе ледяную ракиту. В голове нарисовалась обледеневшая ива - так бывает, когда вчера было тепло и все таяло, а сегодня ударил мороз. Тонкие веточки - словно сосульки, чуть позвякивают на ветру. А теперь представьте, что на улице - лето. Получается представить обледеневшую иву? С трудом. Ледяная ракита встречается у автора аж три раза - летом и осенью. Если это сорт такой, то, как всякий любопытный читатель, хотелось бы знать, как же эта самая ракита-то выглядит. Я не говорю о сносках, дополнительных описаниях, как это частенько делают начинающие авторы, не овладевшие в должной мере словом. Есть более изящные и не менее действенные в плане формирования образов описательные способы (называю их «косвенными описаниями», когда вместо, например, «Роза стояла у зеленой ивы», пишут «Ее глаза по цвету могли поспорить с тонкими листиками ивы, спускающимися изумрудными ручейками к земле и...» - и девушку описали, и дерево), но ими почему-то редко кто пользуется. А «пухлые губы в морщинках»? Это понятно, что губы отнюдь не гладкие даже у ребенка, но слово «морщинки» дает слишком сильный посыл в старость, и уже пухлые губки девушки не выглядят столь привлекательно, как хотелось показать автору.

Ставшая уже традиционной плохая вычитка рассказа, на которой критику не стоит заострять внимание - это работа автора и корректора - и здесь присутствует. Казалось бы, закрыть на это глаза и читать? Попробовать не обращать внимания? Вспомнить об уникальных способностях человеческого мозга, который может адаптироваться к различным условиям и, например, читать слова с переставленными буквами также легко и быстро, как и обычный текст? Т.е. читателю необходимо понизить свой уровень грамотности, чтобы текст для него выглядел более адекватным? Не обращать внимания на такие очевидные ошибки, как «народу здесь  перебывало вдоволь» (кто определяет — вдоволь или не вдоволь, а главное, как?), «прибыточное число» (как можно совместить эти два слова и что они должны в сочетании означать, я могу только догадываться, строить предположения и подозревать в этом «прибыль», но не в силах представить единицу измерения), «нешуточные ристалища» (вогнали в ступор, потому как моей фантазии не хватает для представления шуточных ристалищ — наверное, это площадь, украшенная шариками, хлопушками и т.п.), «эмблема голубого орла» («жил-был голубой орел, который заказал себе эмблему...»), набившее уже оскомину «разрезание жидкой толпы». На этом, пожалуй, остановлюсь — не буду отбирать чужой хлеб.

Errare humanum est [5]

Мельники — народ особый. Мало того, что они были чуть ли не самыми уважаемыми людьми в деревнях (опережали по иерархии их если только старосты), да еще и богатыми. В «Долине ста ветров» есть ощущение правильного общественного положения мельников, правда, несколько смущает их «концентрация» в одном месте, но это объясняется даже самим названием рассказа. Так вот, о мельниках. Вокруг них всегда ходило множество слухов, они стали источниками для многочисленных поверий. Можно даже считать «хорошей доброй традицией» столкнуться на мельнице с какой-нибудь нежитью. И что-то подобное ожидалось, но, увы, сказочные персонажи не появились — ни тебе лешего, ни водяного, ни мелочи какой-нибудь, балующейся в отсутствие хозяина, либо распивающей с ним вечерами бражку. Бездушная мельница получилась, безжизненная, словно пустой механизм, который работает по желанию хозяина. А ведь такая возможность была у автора... Да и главный герой — не человек словно, а просто слово на картонке.

По поводу главного героя не могу не отметить следующее. Сложилось впечатление, что автор сначала не мог определиться — кто же в его рассказе будет главным: Стоек или Ковыль. Иначе как можно еще объяснить столь яркое для Стоека и посвященное только ему одному вступление? Непозволительная роскошь: отдать персонажу, который больше не появится, всю «первую полосу». Читателю ведь интересны не только приключения, но и те, про кого он читает. Нередко даже сравниваешь знакомых и самого себя с героями книг, раздумывая над тем, как бы поступил в той или иной ситуации. Начинают все читать со Стоека, а потом в недоумении «переселяются» в Ковыля. Кажется, уж если Стоек так интересен, то дальше он хотя бы незримо будет влиять на судьбу «мелкого мельника», который быстренько со второстепенных ролей перебрался на главную, но ничего подобного в тексте нет. Стоек — словно забытый в углу комод — надобности в нем давно уж нет, но кушать не просит, а раз так — пусть стоит.

Невнятно автор показал и взаимоотношения двух молодых мельников. Пишет, что прежде Стоек и Ковыль были друзьями, а потом разошлись их пути-дорожки по причине разности характеров — один упрямый, а другой тихий. Казалось бы, как это может повлиять на дружбу? Какая связь между упертостью одного и гибкостью другого, и как эти два качества в разных людях мешают общению? Возможно, будучи в подмастерьях, им двоим и приходилось сталкиваться, что называется, «по работе». Но где об этом? Где хоть один пример столкновения характеров, который бы подтвердил — слова автора не пустой звук, а имеют под собой основание: читайте, понимайте.

Вторая причина расхождений вроде бы описана более подробно, но... «А был ли мальчик»? В смысле, а было ли противостояние между Стоеком и Ковылем из-за любви к одной девушке или Ковыль сам себе придумал это, а бывший друг и знать не знает о том, что у них «совпадение привязанностей»? Потому как обычно подобные отношения сталкивают поочередно, а то и вместе, всех участников, но тут у нас нет связи между Стоеком и Ковылем: нет косых взглядов, нет выяснения отношений, не ощущается соперничество вовсе. И опять видим только слова-символы. Да если бы читателю требовались только намеки, без текста, тогда можно было бы не художественные книжки выпускать, а наборы ключевых фраз, синопсис же стал бы удивительным по своим литературно-художественным качествам произведением.

В сценах с Розой присутствует лирическая нота, и даже получаешь некоторое удовольствие от чтения до тех пор, пока все логично. «Он что-то говорил, глупо улыбаясь. Она что-то отвечала. И только глаза, встретившись, вели безмолвную беседу о своем, о главном. Минуя преграды и запреты», - пишет автор и  резонный вопрос: что же это за преграды и запреты? Что мешало встречаться и общаться? А самое главное, кто устанавливал запреты для этих двоих?

Возьму на себя смелость немного порассуждать об авторском замысле.

Думаю, мало кто будет спорить о том, что для рассказа требуется некий конфликт — что-то, что заставит главного героя действовать (волей или неволей), толкнет повествование вперед. И выход был найден — надо испортить личную жизнь герою. Но как это сделать, чтобы не переписывать сцены нежности, столь удачно получившиеся? Если Роза сейчас заявит Ковылю, что она выходит замуж за Стоека, то для первого это не будет особым сюрпризом — он уже размышляет о своем незавидном положении, хоть и хорохорится. Тогда надо сделать так, чтобы банальный отказ был более неожиданным. А для этого можно просто потянуть время, сделать паузу, внести нотку неизвестности и неопределенности, дополнив обнадеживающей фразой «все будет хорошо». В конце концов, не делать же из Стоека, простого, хоть и хорошего мельника, какого-то злодея, силой умыкнувшего девицу. Поэтому предоставим все решать девице. Роза обманула Ковыля. Впрочем, что подразумевала она под своими словами на прощание никому непонятно. И не торопилась она сообщать парню о своем решении — ведь все произошло вроде как случайно: встреча на площади с демонстрацией колечка, тогда, когда оба там не должны были быть, о чем автор написал достаточно точно. А собиралась ли Роза вообще сообщать Ковылю о том, что выбор сделан или она откладывала до дня свадьбы? Сцена встречи получилась бы неожиданной и действительно в некотором смысле поворотной, если бы не два «но».

1. Ее нельзя рассматривать в отрыве от остального текста. Как мы видим, соответствие сцене всему написанному прежде весьма сомнительно, да и существование ее в том виде, в котором представлена она в рассказе, крайне спорно.
2. А стало ли это поворотной точкой?

Что изменилось бы для Ковыля, если бы Роза согласилась выйти за него замуж? Да ничего. Он бы продолжил строить мельницу с прежним упорством, потому как его одержимость упоминается на протяжении всего рассказа. Единственная разница была бы в том, с каким настроением он бы это делал. Сейчас — в крайне грустном, а в другом случае — в крайне веселом. Итог бы все равно был один. Нужна ли Роза здесь вообще? Она вставлена в текст для «красоты» и шаблонного предложения в финале — чтобы было, чем завершить рассказ, поставив жирную точку. Она не толкала вперед главного героя и не сдерживала его, а лишь была каким-то небольшим эпизодом в его жизни. Даже в конце, когда у Ковыля все получилось, и он предлагает Розе следовать за ним, не возникает и мысли о том, что он что-то делал для нее. Для себя — да. А Роза — это даже не бонус, а «дань жанру» - должен же был он ее позвать.

Ковыль сам по себе также несколько удивляет. Попробую пояснить свою мысль. Есть определенные требования к персонажам, в частности, их поведение должно соответствовать придуманному автором образу. Тут можно поспорить — от авторов требуют реалистичности психологии людей, а каждый человек нередко противоречит сам себе в разных  ситуациях: на работе все по полочкам и папочкам, а дома неразбираемый бардак, с подчиненными — злой начальник, с любимым человеком — ласковый, добрый, послушный. Но это реальные люди. У них для формирования подобного поведения за плечами, словно летописи, многие годы жизни. А что есть у придуманных персонажей? Только то, что пишет про них автор. Если автор заявляет, что его персонаж А — меланхолик и не переносит толпу, а Б — сангвиник, обожающий большие шумные сборища, то странно видеть искренне веселящегося А на каком-нибудь шоу, а Б — прячущимся от людей в своем доме с книжкой в руках на протяжении недели. Подобные вариации возможны, если у автора есть время для объяснения причин изменений в персонаже, и если он преследует цель как можно полнее рассказать о нем. В противном случае, вполне ожидаемая реакция читателя — это «Не верю!». Не верю я, что автор четко представляет себе своего главного героя. Сначала он пишет о Ковыле: «А Ковыль наоборот, тихий, задумчивый.  Если не получается чего, переносицу поскребет да зайдет с другого боку». Лично мне очень нравятся подобные люди, которые не просто прут напролом, как Стоек, а включают голову и вместо тупого стучания в стену ищут лазейки и двери. Но что мы видим дальше? Роза отказывает Ковылю (хоть и не словами, а лишь демонстрацией колечка) и тот неожиданно перестает быть тем парнем, который ищет разные способы решения проблемы, а сдается еще до «битвы». Как может сочетаться «тихий и задумчивый, заходящий с разных боков» с «просто опустил руки после первого же отказа»? То ковыль не ломается, а гнется, то вдруг оказывается, что все-таки очень даже ломается. Конечно, я понимаю, что так действительно может быть — в личных отношениях дают слабину даже очень сильные люди. Но «Долина ста ветров» - это небольшой рассказ, в котором не нашлось места для объяснения нелогичности в поведении. Возникают сомнения: а действительно ли Ковыль — настолько хорошо продуманный персонаж, что может «светиться» своими «противоположностями», или он просто чрезвычайно подчинен воле автора, который ведет его по истории и заставляет делать то, что необходимо для сюжета? Насколько Ковыль - персонаж сформировавшийся и самостоятельный?

Ab hoc et ab hac [6]

Множество вопросов возникло по мере прочтения рассказа. Хоть я и считаю, что если произведение нуждается в дополнительных пояснениях со стороны автора, то это недоработанное произведение. Речь сейчас не о темах для размышления, присутствие которых даже поощряется, а именно о каких-то «непонятках» и несуразицах.

Стоек приносит на совет мельников необычные жернова. Принес — и хорошо (я не буду спрашивать про вес этих жерновов и размеры, а просто соглашусь с тем, что Стоек — невероятно сильный парень). Добывал он камни аж целых два года, и, видать, немало сил на это потратил. И что же было сложного в добыче жерновов? Почему у Стоека и «взгляд погас», и «в уголки глаз сбежались морщины»? Что сделал неизвестный стихийник? Что забрал в качестве платы? Хорошее настроение, что ли? Где пояснения? К чему было описание последствий, если нет происшествия как такового? И зачем Стоек тащил откуда-то жернова для новой мельницы, если у его отца уже есть отличная мельница? Отец собирается жить вечно? Или имеющаяся «супер-мельница» недостаточно «супер»? Да нет, вроде бы все отлично — у Стержня «самая диковинная мельница». Вот и работали бы на пару с сыном...

«В Уложении четко сказано: мельницей считать устройство, производящее измельчение силою ветра», - говорит Ковыль. Четкое определение, не допускающее вольностей, к которому мудрый аптекарь добавил «при помощи жерновов». В результате мы получаем три основных и неотъемлемых признака мельницы:
-она измельчает;
-для измельчения используется сила ветра;
-измельчение происходит при помощи жерновов.
Вопрос — а как же называется то устройство, которое измельчает при помощи воды? Т.е. это не мельница? Я не могу поверить в то, что мастера в мире «Долины» не додумались до использования силы воды. А как же с «ручной тягой» дела обстоят? Что, это тоже не мельница? Хотите сказать, у Стержня для измельчения пары зернышек есть только большая ветряная мельница? Жерновами диаметром, допустим, в полметра он измельчает волшебные зернышки для императорской четы? Или у него имеются мельницы самых разных размеров, но все непременно работают только от ветра? Нет ветра — все, пару зернышек не измельчит? А аптекарь, который с малыми дозами обращается, тоже только ветряной мельницей и немалыми жерновами все делает? И почему Стоека приняли в мельники, хоть он только жернова показал (а вдруг мельница у него будет на воде работать —  тогда и не мельница это вовсе), а Ковылю пришлось всем механизм показывать, да еще и рабочий процесс демонстрировать?

«И вроде бы порешили, что да, десятичный счет будет правильнее. Но не везде он прижился. Многие считали девятками – удобней». Какое-то непонятное и ничем не оправданное включение в рассказ особенностей счета. Почему десятичный счет — правильнее? Если считать девятками, то получается неправильно? И почему девятками — удобнее? Откуда это удобство возникло?  Я понимаю, почему десятками считать удобно — у человека в распоряжении 10 пальцев на руках, которые детишки активно используют, начиная постигать азы математики. Т.е. десятки оправданны и понятны. А девятки откуда? Какой-то обычай? Традиция? Где хоть какие-то пояснения?

Что вдруг напало на Стоека, что он дом строит аж трехъярусный, каменный, пруд копает, лебедей механических пускает? Откуда «буржуйские замашки» в стиле «блинчиков в шкапчиках»? И ладно, если бы Стоек внезапно разбогател, да крышу-то у него и унесло от счастья... Так нет же, отец-то далеко не из бедных был.

Выдающимся властителям дают и выдающиеся прозвища: Великий, Львиное сердце, Долгорукий, Красное Солнышко и т.д. За что же Годрика Первого обидели? Не в том беда, что его Лоскутником назвали, а в том, что это необоснованно сделали. Как пишет автор, государь столь незавидное прозвище получил за великое дело - сбор земель. В прошлом люди придумали немало унизительных прозваний, но обычно их давали не тем королям, которые были достаточно сильны, чтобы империю выстроить.

«Собрал тогда Годрик под собой издревле враждующие провинции, а чтобы молодое государство не распалось, не разлезлось на лоскуты снова, решил скрепить его сетью почтовых отделений. Да и трон свой заодно». Политологи, как говорят, «отдыхают». Им и в голову не могло прийти, что государство можно скрепить почтовыми отделениями. Какая там армия, полиция, национальная идея, внутренняя политика, экономика и т.д., если есть Почта! И она не чета нашей, что вот уже почти полтора века на страже традиций — создает очереди. А если серьезно — как некий орган, занимающийся пересылкой писем и посылок, может не просто препятствовать распаду государства, но и укреплять трон? Если бы это было вообще возможно, то у нас на Земле уже существовало бы одно огромное государство и несколько мелких отдельно, по причине отсутствия у них Интернета.

В рассказе какое-то очень странное время. Весной Стоек вернулся с жерновами, их с Ковылем приняли в мельники. После начинают спешно строиться, Роза соглашается на предложение Стоека и финал рассказа — осенью. Т.е. за несколько месяцев были проведены воистину грандиозные строительные работы (начиная с проекта и  строительства мельницы, трехэтажного особняка, заканчивая ландшафтным дизайном). Что происходит со временем? Оно растягивается в том  мире?

Что такое солнцегон? День? Неделя? Название месяца? Из рассказа можно сделать вывод о том, что речь идет об одном дне. Думаете, меня волнует незнакомое слово? Ничего подобного. Меня волнует то, что во время солнцегона должно было произойти и произошло. А именно: «Стоек с Розой объявили о предстоящей на осенний солнцегон свадьбе». Наступило утро солнцегона. Что должны делать люди в селе? Готовиться к свадьбе. Как известно, если кто-то женится, то гуляет все село, да еще не один день. Как-никак, Стоек не из бедняков, пир на весь мир организовать ему по силам и по средствам. По логике вещей он сейчас должен садиться в телегу и за невестой отправляться, вместе с другими молодыми парнями, «дружками». Невеста же с подружками должны быть в хлопотах, заботах и томительном ожидании. По селу — запахи готовящегося заранее праздничного обеда... Да, с погодой не повезло, мельникам нужно подготовить свои мельницы. А все прочие-то чем заняты? Думается, что обычными делами. Потому как автор забыл о том, что у него было запланировано на солнцегон. Или невеста в дальнейшем в свадебном платье под дождем к Ковылю бегала?

Кто-нибудь гулял по улице во время урагана? Настоящего, что ворота с петель срывает, крыши, выворачивает вековые деревья с корнями? Силу ветра себе хорошо представляете? А вот автор, похоже, не очень. У него жители деревни во время бури... Думаете, хозяйство спасают, детей стараются уберечь? Нет, на чудо-мельницу пялятся. То ли люди там к земле очень хорошо притягиваются, что им никакой ветер не страшен, то ли вековые деревья в Долине такие слабенькие, а крыши с воротами хлипкие, от малейшего дуновения все ломается. Почему все жители в один момент, в угоду автору, ослабели умом?

Вопросы, вопросы... Чтобы ответить на них, надо написать, по меньшей мере, роман. И ведь идеи, зачин-то есть, и неплохой. Автор придумал то, что я считаю оригинальным и необычным. Например, мельницы «стариков-мельников». Фрагмент рассказа, посвященный описанию необычных устройств и их свойств, прочитан был, что называется, на одном дыхании. Болотные овцы, которые могут летать, и чей пух используется для создания почтовых конвертов — мелочи, скажете вы, но, тем не менее, они интересные. Да даже про местный спам абзац — и тот привлек внимание, заставил улыбнуться. Есть моменты, которые цепляют. И при должном отношении к собственному произведению, автор мог бы избежать тех ошибок, которые перечислены, заранее предположить, какие вопросы могут возникнуть у читателя и предупредить их ответами. Да, увеличился бы объем рассказа, но тогда, возможно, он бы был значительно лучше, чем сейчас. И не надо было делать стилизацию под сказку — это задача далеко не из легких и подходить к ней надо с большим запасом знаний и хорошим опытом. Потому что...

Natura incipit, ars dirigit usus perficit [7]

P.S. В конце «Au Bon Vieux Temps» поется о том, что когда-нибудь и нынешнее время назовут «Старым и добрым». Не все так плохо для любви и литературы.

===============
1. Officium medici est, ut toto, ut celeriter, ut jucunde sanet (лат.) - Долг врача - лечить безопасно, быстро, приятно.

2. Libri legendi (лат.) - Книги, которые должны быть прочитаны.

3. Au Bon Vieux Temps (фр.) - В старые добрые времена.

4. Mens sana in corpore sano (лат.) - В здоровом теле - здоровый дух.

5. Errare humanum est (лат.) - Человеку свойственно ошибаться.

6. Ab hoc et ab hac (лат.) — О том, о сем

7. Natura incipit, ars dirigit usus perficit (лат.) - Природа начинает, искусство направляет, опыт совершенствует.