И вот уже готовился я к осеннему призыву, но поступил все же.
    Прекрасно помню, как один из вопросов в экзаменационном билете по "Истории СССР" звучал так:
    "27 съезд КПСС о национальном вопросе". Наплел какой-то фигни.
    Это уже гораздо позже я узнал, что меня продавили на исторический как потенциального комсомольского работника.
    А после зачисления - нас было 50 счастливчиков - я поехал работать вожатым в пионерский лагерь.
    В те три дня, когда закончился 20 век, мы ходили с отрядом в поход. А когда вернулись - ничего не узнали. Не было у нас телевизоров, радиоприемников. Даже мобильных телефонов не было (шутка). У нас были костры, школа актива, КТД (коллективные творческие дела), тематические дискотеки, любови, конечно же. Ну и секса не было еще. Разве можно назвать сексом встречу солнца вдвоем на охапке сена?
    И алкоголя не было. Разве можно считать алкоголем бутылку портвейна на семерых? Да после отбоя, когда детей спать уложили? Да под кастрюлю котлет?
    А где-то числа 25 августа за нами пришли автобусы. Нет, нет. Не на Колыму. В Киров. В театр поехали, ага.
    Попаданцы, говорите? Ага. Я за несколько минут попал из 20 века в 21.
    С этой площади мы уезжали в лагерь "Березка". Слева - Политех. Справа - Драмтеатр. Позади - фонтан. Впереди - Серый Дом, мрачной громадой Обкома КПСС нависающий над площадью Конституции. Он так до сих пор и зависает. Правда, площадь другая - Театральная. Мы уезжали и над Серым Домом гордо колыхался наш красный, советский флаг! Мы приехали - над ним лениво висела трехцветная какая-то тряпка. Флаг Свободной   России.
    Буквально за несколько минут на нас упали гирей новости о ГКЧП, о героизме Ельцина и Горбачева, о трясущихся руках Янаева, о воле трудового народа...
    А что вы хотели? Время романтиков. И этими романтиками были мы. Кто-то даже собрался ехать в Москву, защищать советскую демократию в лице Бориса Ельцина. Именно советскую. Именно в лице Ельцина.
    Ну откуда ж нам знать-то было?
    Вьюношам бледным со взорами горячими.
    А у нас председатель исполкома совета народных депутатов в это время становился первым губернатором Кировской области.
    Вот так и начался для меня 21 век.
    Да, кстати, на спектакль мы сходили.
    Это там, в столицах, революции. А у нас тут - жизнь. Была.
    
    ДЕВЯНОСТО ПЕРВЫЙ
    Вместо того чтобы спасать (фиг знает кого!), после того, как мы получили в бухгалтерии зарплату за смену и провели прощальный огонек для пионеров, я поехал в колхоз.
    Была такая мода - студенты в августе-сентябре ездили в колхозы. Зарабатывать и помощь сельскому хозяйству оказывать.
    А погода была ужаснейшая. Дождь начался сразу после путча и шел недели две без перерыва. Небо плакало, что ли?
    А ехать было далеко. Сначала шесть часов на электричке. Потом еще пару часов на бортовом "Газике". Не было там автобусного маршрута. Да и дорог-то не было. Проклятые коммуняки не построили. Впрочем, их до сих пор не построили. А ведь 20 лет прошло, четыре губернатора сменилось, три президента. И причем тут строй?
    Чем мы занимались? А лен сушили. Прямо под дождем и сушили.
    Чавкает такая хрень металлическая по грязи и лен режет. А мы за ней идем, собираем его и вяжем в шалашики. Вот так лен и сохнет. Прямо под дождем. И не спрашивайте меня - как он так сохнет. Не знаю я.
    И вот так - месяц. А после полноценного трудового дня - в дом. Огромный такой пустующий дом, где все пятьдесят наших студентов и ночевали. Двое дежурных оставались и  печку топили.
    А кушать ходили в колхозную столовую. Бесплатно кушали, кстати.
    Как-то приехала автолавка. Как часто она в эти Ебеня добиралась, мне непонятно. Привезла она тушенки, хлеба, крупы какие-то и "Ркацители". Это вино такое, кто не в курсе. Белое, сухое.
    Тушенка деревенским нафиг не нужна была. Хлеб тоже. Вино тоже их не интересовало. Почему?
    Мясо было свое. Я единственный раз в жизни жрал суп, где мяса было больше чем бульона. Каждый день. А вы видели котлету длиной в 30 сантиметров? Вот то-то же.И хлеб свой был. И самогон.
    А мы самогон еще не умели пить. Поэтому взяли пять ящиков "Ркацители". А чего бы не взять? Лично я получил зарплату после лагеря в сто тридцать рублей с какими-то копейками. А бутылка вина этого - около 2 рублей. А в ящике 20 бутылок. Так что скинулись и купили.
    Наш куратор предпочитал самогон и бригадиршу.
    А мы - вино и наших девчонок.
    Вечерами мы пили это самое вино при свечах и пели песни под гитару. А кто-то купил в райцентре, когда высадились там с электрички, томик Мандельштама и томик Гумилева. Читали их вслух и по очереди.
    В это же самое время умер Майк Науменко, запретили КПСС, ВЛКСМ и газету "Правда", Лениград стал санкт-Петербургом, одна за другой объявляли о независимости республики, начала гореть Югославия...
    А мы читали Гумилева и сушили лен...
    Заселился в общагу. Каким чудом - не понимаю. Буквально через несколько дней после моего заселения был издано первое "демократическое" решение. Студентам из ближайших к областному центру населенных пунктов в общежитие не селить. Зона заселения - 50 километров. Я был родом из Слободского. А это всего лишь 35 километров. Можно, конечно, было и ездить на учебу. Билет - 60 копеек. Час езды. Москвичи, конечно, ухмыльнутся.
    Но, во-первых, мне было лень кататься туда-сюда. А во-вторых - мне чертовски хотелось своей, самостоятельной, взрослой жизни. И это было главным. Я успел прописаться и получить белье и продуктовые карточки (у нас их талоны называли), а потому меня уже не могли выгнать из общежития.
    Общага... Первая общага... "П"-образное здание. Длинный коридор. По обе стороны -  комнаты, комнаты, комнаты. Два туалета на этаж. Мужской в левом крыле, женский в правом.  И две кухни на этаж, которыми пользовались редко, предпочитая варить-парить в своих конурах. Почему? Потом расскажу.
    Жили мы на четвертом этаже. Первый занимали всякие коменданты, кладовки, столовые. На втором жили спортфаковцы. На третьем узбеки. На четвертом - историки. На пятом - голуби, ибо здание было четырехэтажным.
    Коомнатка моя была пенальчиком пять на три метра. Потолок был ржавого цвета, стены синего. Входишь в такую комнатку - две кровати по правую руку. Одна за другой. Слева - маленький столик-кухня, огромный, до потолка, трехдверчатый шкаф, за ним еще одна кровать. Проход между кроватями такой узкий, что пройти может только один человек. Однако туда мы еще один стол запихнули. Для еды и занятий. А синие эмалированные стены я разукрасил вырезанными из журнала "Советское фото" красивыми картинками.
    В первый же день я после лекций записался в туристический клуб "Данко".
    Какие были лекции?
    В свете того, что никто ничего не понимал - что же происходит? - занятия были крайне однообразны. "История древнего мира" - ее вел замечательнейший преподаватель и хороший человек Владимир Анатольевич Коршунков. Пугающим предметом были "Вспомогательные исторические дисциплины". Их вел Низов. Настолько Низов, что позволял себе лапать студенток прямо на лекциях и семинарах.
    Как бы и все. Ах, да... Еще физкультура и иностранный.
    Курс у нас делился на две группы. Как-то так получилось, что в первую группу попали бывшие школьники и кировчане. Во-вторую - жители общаги, армейцы и рабочая молодежь.
    Особенно ярко это различие проявилось на физкультуре. Нас тогда прогнали по тестам, как бы сейчас назвали.
    Юрка Васькин из нашей группы пробежал стометровку за сорок секунд. Сержант ВДВ, будущий чемпион области по каратэ, ага.
    На кроссе, а он проходил по парку имени Гагарина, что у филармонии мы всеми мужиками из нашей группы завалились в кусты на третьем круге и, покуривая, комментировали обтянутые спортивными штанами задницы однокурсниц, мелькавшие перед нами. В итоге, все мы пришли на финиш уставшие и замученные.
    Школьники наоборот. Пытались доказать свою крутость и мчались побивать олимпийские рекорды.
    В итоге нас разделили на группы здоровья.
    Первая занималась по полной программе. Кроссы, пробежки, отжимания и прочие радости.
    Третья. Те которые достали справки об отсутствии рук-ног и прочих органов - вообще освобождались от физры.
    Вторая - три года играла в футбол в свое удовольствие. Вторая группа называлась - инвалидная. Нельзя нам было напрягаться. Ага. Половина в ней стала мастерами спорта и прочими разрядниками.
    Довольные своей ленью мы вернулись в общагу.
    Там я и познакомился со своими соседями.
    Один был мой однокурсник, Колька Ямшитов, о нем я отдельно расскажу. Потом. Если не забуду.
    Второго звали - Серя. Он был со второго курса. Заселился он не сразу. Его курс все еще был в колхозе. Про него нам рассказывали очень страшные вещи. И они подтвердились.
    Серя был одним из глупейших представителей рода человеческого. Глупейших и добрейших. Спал он всегда не раздеваясь, не мылся неделями, но всегда делился напечеными плюшками, привезенными из далекого Шабалинского района.
    А как-то раз поставил электрический чайник на электрическую же плитку. Вонь стояла неимоверная на весь этаж.
    Сие не помешало ему стать в последствии директором школы.
    А в первую же ночь нам вынесли дверь вместе с замком и петлями.
    Только мы уснули, дверка и упала. Хорошо, что Серя тогда еще не приехал. Его бы убило нафиг прямо в кровати.
    -Девочки?
    А я тогда был очень романтичным юношей в больших очках и материться не умел.
    -Девочки не здесь, - ответил я.
    -А где?
    -А в четыреста семнадцатой.
    Старшаки ушли туда и нарвались на Юрку Васькина.
    Пока там Юрка воспитывал дедов. Мы привалили дверь обратно. Снова легли спать. Через полчаса дверь упала снова.
    -Вы че, сукииии!
    Я ничего не успел сказать. Вместо меня ответил Колька. Он просто метнул в чернеющий дверной проем остатки жареной картошки вместе с чугунной сковородкой.
    Хрясь!
    Потом кого-то уволокли и больше этой ночью никто не появлялся.
    На следующий день, сразу после пар,  к нам явился третьекурсник с разбитым носом и грозным выражением лица. Я тоскливо вздохнул.
    -Идем! - сказал он.
    -Я тут к семинару готовлюсь...
    -Идем! - рявкнул он.
    Я заранее почувствовал боль по всему телу. Я не люблю драться. Более того. Я боюсь драться.
    Наутро болела вся голова и к семинару я так и не приготовился.
    Первое, что я увидел в комнате, в которую меня принесли - стол с такой же сковородкой. Рядом стояла банка - в мутном рассоле плавали огурцы. Ну и пара бутылок водки. В зеленых таких бутылках.
    Я снял очки. Молча.
    Молча мне и налили в эмалированную кружку.
    Мой опыт пития до сего момента ограничивался лишь шампанским на выпускной. Я даже в горкоме комсомола не пил. Вообще.
    Когда пьешь первый раз - горечь водки не чувствуется. Сколько было тогда налито - я уже не помню.
    Но выпил. Все молчат. Я выдохнул:
    -Спасибо...
    Башка закружилась моментально. Пот на лбу выступил.
    Все молчат.
    Один из старшаков говорит:
    -Ты закусывай, закусывай.
    Я присаживаюсь. В этот момент заходит Юрка Васькин с двумя бутылками в руках. До меня доходит:
    -Ребят, я сейчас...
    И побежал в магазин.
    Водка тогда продавалась в специализированных магазинах. По талонам. Мне уже было восемнадцать - талоны на водку и на папиросы получал. Отовариться по ним я мог только в областном центре. Вот и побежал за водкой. И взял пару бутылок. И сигарет еще на развес. Длинные такие макаронины. Нарезаешь сколько надо - и куришь. Только я тогда не курил.
    Потом принес это все на заплетающихся ногах в общагу. И прописался. С тех пор меня не беспокоили по ночам, признав своим. Колька тоже вписался. Его привели позже, когда я уже валялся где-то в углу, убитый алкоголем напрочь.
    Мы попали в сообщество историков раз и навсегда. Потом не раз наше братство помогало друг другу. 
    Я уже писал, что ниже нас жили спортфаковцы и узбеки.
    Не в обиду будь сказано, но и у тех и у тех мозги отсутсвовали напрочь.
    Время от времени то те, то другие пытались нас, историков, построить. Однако. Не успевали. Всегда находился повод им стыкнуться друг с другом.
    Причем, узбеки и спортфак ненавидели друг друга перманентно, а нас периодически.
    И были причины, да.
    Идешь вот с лекций, жрать охота, сил нет. А узбеки у себя плов готовят. Запах... На все здание. Двое на шухере, а еще двое переобуваются. Носки на ботинки надевают, чтобы не слышно было. Рывок до кухни! Хвать казан! (Узбеки с собой привозили специально для плова. Из Узбекистана привозили) Горячий, скотина! Бегом к себе! Недоваренный! Ну и ладно! Быстро раскладываем его по всем нашим историкам и так же быстро сжираем полусырую вкуснятину.
    Тщательно вылизанный казан подкидываем на этаж к спортфаку.
    Потом сытые и довольные наблюдаем в окна на эпические гладиаторские битвы между узбеками и спортфаком. Можно было курсовики писать на основе реконструкции римских событий, ага.
    И ведь ни разу не догадались...
    Безнравственно? С октября 91 года в городе исчезло все. За хлебом посылали стоять полгруппы в очереди. Вторая половина группы отмазывыла первых на семинарах. Бегали разгружать вагоны. За еду. Держались на родительской картошке. Есть хотелось всегда. И было нечего. Наверху делили власть, там было не до нас.
    Да, кстати... Про узбеков... Откуда они на Северной Руси взялись тогда?
    Громко не смейтесь.
    Там какой-то договор был заключен КГПИ с Наманганом. Узбекские мальчики ехали к нам, чтобы поступить вне конкурса на факультет русского языка и литературы. Нкоторые из них даже на пятом курсе так и не разговаривали по-русски.Что получал от этого институт - я до сих пор не знаю. Один из узбеков, как его зовут не помню, умудрился поступить вместе со мной на истфак. Умный был парень. Старательный.
    Обрюхатил какую-то студентку, после первого курса ушел в академический отпуск, откуда уже не вернулся.
    Как-то я его спросил - чего он у себя не поступил?
    -Очень дорого! - такой был ответ.
    Образование тогда было бесплатное.
    А жрать было действительно нечего. К декабрю даже по карточкам было невозможно что-то купить.
    В ноябре девяносто первого года я пошел в первый институтский поход. До этого у меня было две "единички". Одна по области, вторая по Крыму. Тут была "двоечка" - вторая категория сложности. Это 180 километров надо пройти. Пешком, естественно. Так вот... Через институт нам на этот поход выбили тушенку, рыбные консервы, еще чего-то. Сахар вот только свой был. И деньги. Деньги, на которые купить что-то было невозможно.
    Когда я вернулся в общагу и скинул пропахший дымом рюкзак, то первым делом открыл наш продуктовый шкафчик. Обнаружил там муку. И фиг знает, где ее взяли... А у меня еще часть командного сахара оставалась.
    Решил блины испечь.
    Намешал в воде муку с сахаром и солью. Разогрел сковородку. Бросил на нее маргарин. Зачерпнул ложку жидкого теста. И не донес до сковородки. Решил попробовать. Ну и упробовал. Все сожрал. Просто поднес кастрюльку к губам и выпил. В пузе все дошло до кондиции.
    Потом лег спать.
    Наутро пошел на лекции.
    А там все изменилось уже, оказывается.
    Началась философия и странный предмет под названием "Основы современной цивилизации" - "Основцы"
    Что там нам преподавали, на этих самых "основцах", я не помню. Чего-то преподавали. Типа политологии.
    А вот философия...
    Вел ее некто Останин. Это глыба, а не человек. Ходячий полярная лиса. Как он нас имел, мама моя родная...
    Девки у него получали автоматом пять. Достаточно придти на экзамен и "юбочку поменьше, декольте побольше".
    -Женщина не может понимать философию. Ее место на кухне и в постели!
    Дословная цитата.
    Зато мужиков он вертел как хотел.
    Экзамен проходил в следующей форме.
    Заходишь в кабинет. Там никого. Только на фоне окна светится ореолом цыплячий пушок вокруг блестящей лысины.
    И сразу вопрос в лоб. И сразу отвечай. Без подготовки.
    Надо ли говорить, что мы сдавали не с первого раза? И не со второго? И не с третьего?
    Иногда он просто вставал и уходил.
    -Экзамен закончен, у меня дела.
    Как ни странно, экзамен по историческому материализму я сдал на "тройку" с первого раза.
    А вот диамат я ему буду сдавать 15 (пятнадцать!) раз.
    Но это уже будет летом девяносто второго.
    А я пока дожил лишь до января.
    Второго января объявили о либерализации цен. Отменили карточки.
    Где-то числа третьего или четвертого мы умудрились купить каравай черного хлеба. Мы - это относилось ко всему этажу.
    Раз в день мы его нарезали тонкими блинами сверху. Настолько тонкими, что можно через них было разглядывать убогий интерьер комнаты. 
    Вы не поверите. Но этого каравая нам хватило аж на два дня.
    Мы пили чай. Кто-то достает пол-кило сахара. Чай - кипяток с чайной ложкой этого самого сахара. Кто-то привез варенье - разводим морс. Литровая банка на ведро кипятка. Счастье было, когда кто-то сумку картошки привез.
    Если бы не родители - мы бы не выжили в этой послереволюционной России.
    И нам было насрать на развал СССР в Беловежье. Мы просто хотели жрать. До клейстера не дошло. Где-то через две недели в городе появилось все.
    Вы не поверите, с каким удовольствием мы жрали американские сосиски для собак, купленные в киоске, возникшем из ниоткуда около общаги. Там же мы могли купить водку, спирт, бренди и сигареты.
    Свободный рынок, чо. Демократия.
    Пей, кури, жри собачьи сосиски.
    Так для нас наступил девяносто второй.
    
    ДЕВЯНОСТО ВТОРОЙ
    
    Этот год остался в моей памяти как постоянная ночь. Днем, утром, вечером - тьма и холод.
    И все время казалось, что это все шутка какая-то, что это ненадолго. Что вот-вот и закончится этот мрак. Мрак не жизни, но выживания.
    После того, как Егор Гайдар объявил о либерализации цен, в Кирове появилось все и сразу. Не за ночь, конечно. Но буквально за неделю. Откуда-то появились ларьки, в которых торговали красивой и невкусной едой. Но какие были цены...
    По пятнадцатым числам мы получали стипендию. Помню шок, который меня настиг как нирвана Будду, когда я увидел в киоске бренди "Слънчев бряг", стоивший раза в два больше моей стипухи.
    Редкостная, как оказалось, гадость. Но это уже выяснилось несколько позже.
    Самое смешное тогда было, что на некоторые услуги цены остались советские. Например, на поезд. Билет до Москвы от Кирова по студенческому стоил 15 рублей. Сим фактом мы пользовались напропалую, постоянно катаясь по стране.
    Так, за девяносто второй год я умудрился дважды скататься в Москву за туристической снарягой, сходить в поход на Северный Урал, сводить "единичку" по Горному Крыму, пройти "тройку" по Хибинам, впервые побывал в Питере, в Великом Устюге, Горьком...
    Впрочем, туристические похождения это тема отдельного рассказа.
    Пока только об одном расскажу походе. В Крым. Шли мы от Бахчисарая к Ялте по пещерным городам Крыма.
    Украина уже была незалэжной. В ходу у них тогда были карбованцы, местные их называли почему-то купонами. Впрочем, рублями не брезговали тоже.Долларами, марками и прочими франками тоже.
    Помню, вышли мы к Ай-Петри. А там раньше был приют для туристов. За небольшую денежку можно было переночевать. На первом этаже открылся "Бар". Почему в кавычках? В девяносто первом там было кафе. Сейчас там огроменный рынок, принадлежащий крымским татарам. В девяносто втором не изменилось ничего. Кроме вывески и увеличенного ассортимента алкоголя. Вездесущий болгарский бренди пробрался и туда.
    Подхожу, значит, к тетьке-барменше:
    -Валюту принимаете?
    Та сначала оживилась:
    -А что у вас?
    -Рубли! - с младенческой гордостью ответил я.
    -Тоже мне... Валюта... - фыркнула она.
    Впервые в своей жизни я обиделся за Россию. Не за СССР, за Союз я вообще никогда не обижался. Причин за него обижаться не было. А тут вот на тебе!
    -Ну, по сравнению с вашими купонами - валюта! - гордо сказал я и шиканул, заказав "стописят" проклятого "Бряга" и шоколадку.
    Купоны, и впрямь, стоили меньше бумаги, которая на них была потрачена. Честно расскажу, что после того, как я обожрался диких слив, использовал мелкие купончики по прямому их назначению.
    Простите меня, дорогие товарищи украинцы. Выхода не было. Не успевал я до рюкзака добежать...
    В девяносто четвертом, летом, когда я снова водил по тем же местам другую группу, у нас ЧП приключилось. Девчонка ногу обожгла. Один придурок, за которого она потом замуж вышла, начал сливать из примуса бензин прямо в костер. Огонь полыхнул и он рефлекторно отбросил его. Почему-то за спину. А там, эта самая девчонка вещи в рюкзак собирала. Мы уже снимались с места и отправлялись на троллейбусный вокзал Ялты, оттуда в Симферополь - и домой.
    Поезд, билеты, разгар сезона - июль. Остаться мы тут не можем. Пришлось ее отправлять на такси. Когда я, командир группы, побежал искать такси, то мысленно попрощался со всеми деньгами, которые у меня были. Такси! От Ялты! До Симферополя!На край я рассчитывал уболтать таксиста и остатки ему заплатить, продав свой билет на железнодорожном вокзале. А сам как-нибудь электричками. Не впервой. Сутки на поезде примерно равняются трем-четырем суткам на электричках.
    Каково же было мое удивление, когда таксист запросил всего миллион карбованцев. В пересчете на русские рубли - это была цена пары бутылок водки. А у меня в кармане оставалась сущая мелочь миллионов десять-двенадцать командных денег.
    По приезду в Симферополь случилась новая проблема. Мест на поезд "Симферополь-Киров" - не было. Как так? Спросите вы. А вот так. Билеты есть. А мест нет. Так бывало в те времена. Бывало, когда и по три билета на одно место продавали.
    Кое-как запихал почти всю группу по вагонам. Потом побежал к начальнику поезда. "Вот, говорю! У нас раненая! Срочно операция нужна и все-такое!" Начальник мужик нормальный оказался. Нашел для девчонки место. Осталось нас двое. Я и тот самый пацанчик. Виновник сего аттракциона. А нас-то не пускают! Мест нет! Я начал давить на то, что мы сопровождающие раненой, что по каким-то правилам ее нельзя одну отправлять, что...
    Еще миллион купонов и, в итоге, мы ехали чуть более суток на третьих багажных полках поезда "Симферополь-Киров". Спал я там так. Постелил спальник. Под голову положил палатку. Одеялом был рюкзак. Меня сплющило в этом пространстве как черепаху. Но ехал. И всю дорогу в рюкзаке заманчиво плескалось шелковичное вино в литровой бутылке... Романтика, едрить ее мать!
    А где же деньги брали на эти все удовольствия?
    Дык ведь не стипендией единой!
    Приходилось работать. И работать так, что бы не было мучительно больно в желудке.
    Я уже говорил, что в сентябре девяносто первого устроился сторожем на стройку? У меня там был персональный вагончик, персональный туалет и патефон. Через месяц меня уволили. Со стройки уперли кирпич. В мое дежурство или в чье другое - понятия не имею. Уволили и денег не дали. Еще пригрозили милицией и хотели повесить кирпичи на меня. Уроды, блин. Потом уже понял, что тырил там сам прораб. Стройка долго стояла замороженной. Достроили здание лет через пятнадцать. Там теперь корпус моего родного бывшего КГПИ, а ныне Вятского государственного гуманитарного университета.
    Осенью девяносто второго, это уже второй курс, работал месяц продавцом книг. Помните, раньше во всех магазинах втыкали на каждом доступном месте книжные лавчонки? Вот в таком я и работал.
    Магазин "Сделай сам" - инструменты, стройматериалы и прочие эмалевые краски. И посредине я - с книгами! И кефиром на обед.
    Устроился я туда весьма забавно.
    Вечером подрался со спортфаковцами. Нас было двое. Их четверо.
    Ну что могут сделать два тощих ботаника против накаченных профессионалов? Разве что плоскогубцами по башке нафигачить. Что я и сделал. Взамен мне разбили очки и поставили фингал под глаз. Печаткой порвали кожу и потому фингал был не налитый. Через два года выяснится, что они мне еще лицевую кость сломали.
    Это у меня такой забавный болевой порог. Как-то раз узнал, что сломал ребро лишь после того, как чихнул.
    Вернемся в девяносто второй.
    Иду я, значит, по рынку нашему центральному. Вижу объявление на столбе. Требуется продавец книг. Ну я и позвонил.
    Вечером мне девчонки накладывали на фингал какие-то свои маскировочные крема или чего-то там.
    Зря накладывали. Один из хозяев был с таким же точно фингалом. 
    Ровно два месяца я работал в той фирмочке.
    Работа моя заключалась в следующем.
    Придти к десяти утра на открытие магазина. Сесть за столик. Разложить товар. И читать. С двух до трех обед. В шесть магазин закрывается. Вечером приезжает хозяин, забирает выручку, отсчитывает мне 10 процентов от прибыли. И так каждый день. Эти два месяца я был самым уважаемым человеком во всей общаге. Азимов, Толкиен, Бредбери, Стругацкие - брал "напочитать" и вся общага их "напочитывала" ночами.
    Сначала я утром отвозил книги обратно на точку. Потом понял, что хозяева не только не ведут учет книг, но и не сравнивают количество денег с количеством проданного.
    Однажды, они меня послали в Москву. Дали денег, список книг - что именно уже не помню - и я уехал. Когда вернулся, с огромным рюкзаком и двумя сумками, долго сидел у "оффиса" - тогда именно так писали, с двумя "фыфы" - и ждал. Не дождался. Контора та исчезла в пучине рынка вместе с хозяевами. Еле-еле дотащил свои баулы до общаги. На остатки денег купил водки и шампанского "Спуманте". Потом вернулся до своей точки. Там и выяснил от разгневанного директора магазина "Сделай сам", что книготорговцы не платили аренду все эти два месяца и куда-то исчезли совсем и телефоны их не отвечают. Мне было предложено:
    -Забирай свой хлам и больше не возвращайся!
    Ну я и забрал.
    Интересно, где сейчас эти ребята, живы ли они? А я даже не помню, как их зовут...
    Книги, в итоге, разошлись по общаге. Некоторые из них, до сих пор, у меня дома хранятся.
    Помню был один случай. В магазин зашла Женщина. Именно так. ЖЕНЩИНА! Лет ей было под семьдесят. Аккуратная, скромная, очень добрая, очень интеллигентная. Долго копалась в книгах - а я любил, когда в моих книгах долго копаются.
    Листала какую-то книгу. Женский роман. Типа Даниэлы Стил или как-то так. Листала и улыбалась. Очень добро и даже как-то ласково. Так улыбаются чему-то несбывшемуся и очень светлому. Потом положила книжку на место. Не вздохнула. Просто положила.
    -Вам понравилось? - зачем-то ляпнул я.
    Она очень ласково улыбнулась опять и кивнула.
    -Так возьмите!
    -Я не могу. Денег не хватит.
    -А я вам дешевле могу...
    -Муж болеет. Извините, не могу.
    И ушла.
    И мне стыдно перед ней до сих пор. Ведь мог бы я подарить ей эту книжку... Да. Я бы украл ее у хозяев этой точки.
    Но лучше бы я украл.
    Иногда мне кажется, что эта женщина была одним из ключевых моментов в моей жизни, перевернувших мою душу. С ног на голову или с головы на ноги. Я не знаю. Но, почему-то, мне до сих пор перед ней стыдно. И я не хочу от этого стыда избавляться. Когда передо мной возникают этически сложные ситуации - я вспоминаю эту женщину. Я вспоминаю ее грустную улыбку, как она листает эту книжку и грустно говорит:
    -Извините, не могу...
    Как бы она на меня посмотрела, если бы...
    Сейчас, в десятых годах века двадцать первого, сложно представить себе такого покупателя.
    Мы качаем права, потребитель всегда прав и все такое.
    -А вот еще мы можем вам предложить...
    -Извините. Не могу.
    Нет денег - ты лох!
    Нет денег?
    Да. Ты - лох. Зато ты не сволочь.
  
  Осенью девяносто третьего я устроился сторожем в детский сад.
  Работал там целый год, держась за эту синекуру.
  Обязанности были простейшие.
  Придти к восьми вечера. Поставить раскладушку. Спать до пяти утра. Затем встретить утром машину-хлебовозку и молоковозку. Принять по накладной несколько ящиков с бутылками - помните, с крышечкой из фольги? - дождаться первую воспитательницу и валить до общаги. Там, в зависимости от расписания - продолжать спать или идти на лекции и досыпать на парте.
  Я не знаю, как я выжил бы, если бы не эта работа.
  Дело было даже не в деньгах, хотя и в них тоже.
  Просто там было сытно.
  Повара оставляли мне в кастрюлях остатки ужина, недоеденного детьми. Иногда даже котлетки. Когда еды было много, я бежал до общаги и приглашал на пир товарищей. Садик был минутах в трех от нее.
  Но самое главное - там была огромная электрическая плита, которую я включал и грелся около нее.
  В общаге в ту зиму не топили. Совсем. Вообще. Однажды, я пришел с очередного дежурства - на столе стояла кастрюля со льдом. Изо рта шел пар, когда в комнате было мало народа. На окна навешивали одела, в два-три слоя. Помогало плохо, но хотя бы не так дуло. Сами же спали в особо холодные дни под матрасами. Выцыганивали у комендантши два матраса и спали на одном, другим укрывались. Брали под честное слово на одну ночь, но, как известно, что в руки студенту попадет, то неизбежно пропадет.
  Странно, но иногда давали горячую воду. К тому времени я уже переехал из первой общаги в 'пятерку', построенную где-то в конце восьмидесятых.
  Огромные окна, пластинчатые батареи, стена в один кирпич. Сочинский вариант в условиях русского Севера. Однажды, папа одного из общажных жителей, архитектор, задумчиво посмотрел на девяти этажное здание и задумчиво сказал:
  -А ведь одной 'лимонки' хватит, чтобы оно рухнуло.
  Слова его так никто и не рискнул проверить, потому стоят себе по сей день и 'пятерка' и 'четверка'.
  Жизнь в общаге отличалась буйностью и разнообразием удовольствий.
  Буквально в ста метрах от 'пятерки' цвел Центральный рынок города Кирова. В начале девяностых там можно было купить, наверное, даже паровоз.
  Однажды в комнату к нам вошел странный паренек. Посидел. Помолчал в пространство. Оглядел комнату бездонными, огромными зрачками. Внезапно сказал:
  -Меня зовут!
  Сделал пару шагов, залез на подоконник и вышел в окно. С четвертого этажа на крышу столовой.
  На крышу этой же столовой мы как-то блевали по команде. С балкона. Хотя, не. Вру не на столовку. На крышу входа в общагу. Это я сейчас, когда пишу, в окно посмотрел. Вот она, 'пятерочка'. Как на ладони.
  Так вот. Ужрались мы в очередной раз.
  Даже точно помню по какому поводу.
  Было это третьего октября девяносто третьего года. Воскресение.
  У меня вообще, какая-то смешная особенность есть. Как только начинается какой-то путч - меня в лес уносит заранее. Даже 'мегасрачи' в интернетах проходят без меня, как правило. Я в это время чем-нибудь занят житейским.
  Вот и в те дни я уехал на турслет нашего турклуба. Извините за тавтологию.
  Вернулся в воскресение. Третье число. 'Спартак' должен с 'Ротором' играть. А тут еще и день рождения у сокурсника. Курт у него погоняло было.
  Ганс у нас был, Джон, Большевик.. Я вот Французом был, почему-то. Морда нерусская, видимо.
  На столе банка огурцов малосольных. Сковорода жареной картошки. Еще какие-то разносолы. Лече, что ли? Или лечо? Да пофиг. Ну и варенье, конечно.
  Под одной из кроватей несколько бутылок спирта 'Рояль'. Литровых.
  Стоил он очень дешево. На 'Распутина', который два раза подмигивает, денег мы жалели.
  Вы не поверите, но в те времена в киосках продавали и коньяк 'Наполеон', водку 'Аболют', шампанское 'Вдова Клико'... Ага. В одном Кирове этого добра было столько, сколько человечество за всю историю не произвело столько напитков.
  Но 'Рояль' (я знаю, что правильно 'Ройял') был вне конкуренции.
  Пили мы его так.
  Берется подходящая стеклянная посудина. Спирт разводится в ней один к одному с морсом. Морс - это вода с вареньем. Самое лучшее варенье, в данном случае, протертая клюква или моченая брусника. (Да знаю я, что это не варенья! Мы вареньями называли все ягодное в банках) Однако, за неймением оных разводили и малиновым. Хуже всего разводить кабачковым. Безвкусно. Настоящие ценители утверждают, что необходимо пить только чистый спирт. Однако, мы были историками, а древние греки рекомендовали разбодяживать алкоголь родниковой водой.
  Однако, возвращаюсь к третьему октября.
  Включаем, значит, телевизор.А там, вместо футбола - война.
  Нет, не путч. Путч был в девяносто первом.
  То, что случилось осенью девяносто третьего, это была война.
  Телевизор был черно-белым, взятым в прокате. Переключатель каналов сломался через пару дней. И у нас появился дистанционный пульт. В виде плоскогубцев.
  Этими плоскогубцами мы переключали каналы с одного на другой. И везде была - война. Война в прямом эфире. Черно-белая, оттого еще более страшная.
  Боже мой, как мы тогда ужрались. Со страха.
  Именно со страха.
  Всем нутром мы ощущали, что завтра утром придут суровые дяди из военкомата и заберут нас защищать...
  Кого?
  Родину?
  Какую из этих Родин? Белодомовскую или Кремлевскую?
  Спирт плескался в стаканах. Потом в глазах. Потом мы, бухие в говнище, репетировали строевой шаг по коридорам. Нас шатало из стороны в сторону, словно землетрясение трясло Россию и нас вместе с ней. По команде, под рев моего неубиваемого патефона:
  -Между землей и небом - ВОЙНА!
  Мы блевали спиртом 'Рояль' в густую ночную тьму. Потом мы шли пьяным строем до киоска и орали на весь город, перевирая слова:
  -Ви ай лав ю, йеллоу сабмарин!
  Очень строевая песня, скажу я вам.
  Потом покупали элитную азербайджанскую водку 'Пшеничная' (гуляй, рванина, последний раз живем!), желали носастому продавцу мира на его земле и шли обратно.
  Некоторые в запале аж налысо побрились заранее.
  А потом стены общаги затряслись.
  Не, не от драк. Спортфак, историки, филологи пили в тот день вместе и не было корпоративных интересов. Был страх и было отчаяние.
  Стены тряслись от ритмичных раскачиваний кроватей на девичьих этажах.
  Забавный инстинкт - опасность стимулирует желание размножения. Мы и так-то любили сей процесс. А тут тем более.
  Надо сказать, что я в ту ночь облажался.
  Когда мы бухой ватагой поднялись на пару этажей выше - а именно там жили эстетичные барышни с филфака. 'Филфак' - это не то, что вы подумали. 'Филфак' - это любовь к факу. да. Еще был 'ночьфак' и 'дашфак'. На первом учились девочки с факультета начального образования, на втором с дошкольного. Но те жили в 'четверке'.
  Не, ну исторички, спортсменки, математички, физички и прочие химички им тоже не уступали. Просто этих было больше.
  Так вот. Я в ту ночь облажался.
  Сначала взял свою гитару наперевес и поперся петь песни. Это такой безотказный прием в общаге. Хочется любви? Выходишь в коридор и начинаешь орать дурным голосом Цоя там, или Чайф, или, даже, Визбора.
  Самки сбегаются на голодный зов.
  Потом выбираешь по 'блеску глаз, ту которой нужен', несколько песен специально для нее, потом у тебя горло пересохло, 'чаю бы попить', уходишь с избранницей. Там и пьешь чай до утра.
  Гитара - лучший бабоукладчик.
  А тут получилось несколько по-другому.
  Я еще не успел первый аккорд взять.Подбежала какая-то девица:
  -Мальчики, помогите!
  А я, когда выпью, очень добрый становлюсь. И, практически, безотказный. Особенно, для таких волшебных фей.
  Оказалось, они с подругой 'немножко выпили', та пошла принимать ванную, заперлась и уснула там. А воду не отключила. И та уже льется на пол.
  Пришлось выбить дверь. Неземной красы девица плавала в ванной аки дерьмо в проруби. И как не утонула?
  Пришлось ее, голую, тащить на руках в комнату и укладывать спать. Потом мы со второй подругой долго вытирали пол в ванной, целовались, обжимались...
  Она, вдруг, метнулась в комнату.
  -Я сейчас! Минутку обожди.
  Я обождал.
  Парадоксальная ситуация. Девки, обычно, в ванную бегут на минутку. А тут наоборот.
  -Заходи! - раздался призывный зов.
  Самец откликнулся и вошел в логово.
  В логове было так.
  На сдвоенной кровати (это когда две кровати сдвигают), бесстыдно раскинувшись, валяется спасенная куртизанка и мычит чего-то.
  На столе горят свечи. Рядом со свечами бутыль чего-то мутного и еда. Макароны по-флотски.
  -Давай выпьем за знакомство!
  Я от этого вида сел с трудом. Оченно уж звенело в штанах.
  Одалиска мне налила в хрустальный бокал вина со столетней выдержкой, а потом мы предались утехам на тигровой шкуре и на тела наши падали отблески пламени из камина...
  Ага. Как бы не так.
  Налила она мне половину эмалированной кружки этого самогона, после чего я бессовестно упал на рваный линолеум и потерял сознание.
  Нашел я его уже утром. Когда проснулся от холода.
  Одалиска с куртизанкой спали в обнимку под стеганым одеялом.
  Я осторожно отодвинул одеяло.
  У куртизанки были могучие усы под носом, обвисший бюст и небритые ноги.
  От одалиски пахло химкомбинатом.
  Я осторожно ушел, прикрыв дверь, перекрестившись.
  Ушел в туалет, где с мазохистским наслаждением облевал унитаз.
  Потом кое-как спустился в свою комнату.
  А там картина маслом.
  Стены украшены из блевомета, как будто кто-то брандспойт для этого принес.На столе - тело соседа. Под столом тело соседа. На пороге тело еще какого-то соседа. Или соседки? После усатой женщины я бы ничему не удивился.
  Не... мужик. После пинка по ребрам проверил. Очень уж твердо.
  В это самое время люди убивали друг друга в дикой Москве...

Когда же мы учились?
Да в промежутках между путчами, работами, пьянками, любовями и походами.
Когда у нас началась психология — мы вовсю конспетировали Ильича, который Владимир.
«Психика есть субъективное отражение объективного мира».
Невероятно скучной была «История средних веков».
Месяц мы долбили наизусть «Салическую правду». Вся история крестовых походов свелась к экономическим предпосылкам. К ним же и Реформация с Контрреформацией.
Это же и касалось «Истории СССР».
Ага. Именно так. Потом ее срочно переименовали в «Историю России». Вывеска сменилась — содержание осталось. Особенно радовало выражение «древнерусский пролетариат».
Отдельной песней были предметы правового цикла. Не забыли? Я поступал на факультет «Истории и права». Закончили, правда, «Историю и Краеведение», но не суть.
Утром, пятого октября девяносто третьего года у нас должны были быть лекции по «Государственному праву». Кажется так.
Преподша ворвалась в аудиторию и так хлопнула своими книгами и тетрадями по своему столу, что мы подпрыгнули вместе с партами.
-Я отказываюсь читать лекции в этой стране!
Ну и долго разорялась по поводу «этой страны». Минут пятнадцать. Потом нас распустили по домам и мы пошли похмелятся.
На следующий день нам поставили предмет «Трудовое право».
Философию сдавали, впрочем, я уже рассказывал как ее сдавали.
Второй экзамен по истмату я сдавал летом девяносто второго. Просто долбил наизусть, совершенно не понимая смысла слов.
Тогда же и научился нехитрому студенческому способу закоса.
Идешь в санчасть — жалуешься на общую слабость, головокружение, анемию, рак мозга и что там еще в голову придет.
Тебе не глядя ставят диагноз «Вегетососудистая дистония».
Заручаешься справкой и топаешь сдавать экзамен. Если не сдал — предъявляешь справку, что болеешь. Неудачная сдача — не засчитывается. Напомню, что по правилам студент имел право на две пересдачи. Третья — с комиссией во главе с деканом.
Впрочем, потом эта фишка не прокатывала. Мы придумали следующий ход. Кусочек сахара или конфетку берешь и капаешь на нее две-три капли йода. Через пятнадцать минут поднимается температура до 37,2, горло красное.
Так вот, несмотря на все ухищрения и все правила, я сдавал истмат...
Восемь раз!
Все уже разъехались по домам, я бродил по пустому этажу и заучивал, заучивал наизусть фразы типа «производительные отношения суть производное от производственных средств». Или как-то так.
А за стенкой уже жили абитуриентки, приехавшие из глубин области, в надежде на поступление.
Готовились они оригинально. Целыми днями за стеной гремел «Мальчишник» - «Секс, секс без перерыва, секс, секс — как это мило!»
...Производственные отношения...
...Секс, секс...
...Классовая борьба...
...Как это мило!
Им-то, конечно, мило, а мне грозило отчисление.
Абитуриентки имели привычку ходить в туалет или на кухню, вынося свой модный двухкассетник в коридор.
Однажды я не выдержал постоянного намекания на спермотоксикоз.
Когда они опять вынесли свои фигуристые тела на кухню и выставили гребучий магнитофон в коридор, я разработал спецоперацию.
Вынес в коридор свой патефон. Максимальная громкость у него была... Самолет на взлете слышали? Вот примерно так же.
Поставил пластинку «Роллингов». Осторожно опустил иголку и... Бегом помчался в туалет. Спрятался в кабинке, нервно закурил...
-Секс, секс без перерыва! Секс...
-САТИСФЭКШЕН!!!!
Роллинги на раз-два порвали придурков из «Мальчишника». Стекла в туалете дрожжали так, словно началась ядерная война.
Честно говоря, я опасался за окна в своей комнате. Но ничего. Не вылетели. Правда, кусок штукатурки отвалился.
Девки боялись приближаться к моему акустическому чудо-оружию. Когда пластинка доиграла, я вышел из убежища, дабы оценить масштаб разрушений. Небольшие были. Девки намек поняли. Из-за стены более не доносились призывные вопли самок в исполнении трех придурков. Сатисфекшен, чо.
Это ли, звезды ли на небе, но философию я все же сдал.
После чего устроил костер из конспектов во дворе общаги.
Но самым страшным была не «Философия».
Самыми страшными были педагогини...
Вернее, одна педагогиня.
Вела она у нас три предмета - «Педагогика», «Методика преподавания истории», «Историю педагогики».
Почему? Ну почему они все одинаковые, эти теоретини от педагогики?
Начес на голове аля-хиросима, огромные очки в роговой оправе, мощный невостребованный бюст и, самое главное, - взгляд.
Никакие вампиры, никакие зомби не сравнятся по гипнотической силе взгляда с кандитатшами в педагогические науки.
При виде их хочется пасть ниц и лобызать их стопы, отчаянно надеясь на прощение фиг пойми за что.
До сих пор вспоминаю с содроганием конспекты уроков.
Расписать поминутно урок это значит - с точностью до секунд расписать каждый твой шаг во время занятия.
9,00— вход в класс, 9,00,01 «Здравствуйте дети», 9,00,10 — проверка личного состава по списку...
И так далее... Все сорок пять минут надо расписать.
Тогда началась эта мутная мода по гуманизации образования.
В пример ставились нам такие великие гуманисты как Ян Амос Коменский.
Когда я делал доклад и упомянул о том, что этот самый гуманист был сторонником и пропагандистом телесных наказаний в школах, то получил «пару» и мне пришлось на экзамене отрабатывать просранный семинар.
Спасались мы от педагогики просто.
Разбодяживали спирт или водку морсом, переливали напиток богов в пластиковую тару и тихонечко посасывали его на лекциях. На задних рядах. Под партами.
Тогда я и понял русскую истину - «Без бутылки не разобраться».
А как еще понять фразу: «Ученик и педагог первоначально вступают в объектно-субъектную связь. Цель же педагога состоит в том, чтобы сделать эту связь субъектно-субъектной через смещение акцентов в субъектно-объектном подэтапе».
Педагогика — лженаука.
За всю мою последующую карьеру педагога я так и не использовал ни разу эту лабуду.
Педагогом же я стал в ноябре девяносто четвертого. Причиной тому была обычная любовь. Ага. Влюбился как дурак.
Это началось, когда я еще работал сторожем в детском саду. На новогодние праздники мы устроили в пустом двухэтажном здании — вечеринку.
Все как положено, с водкой песнями и танцами.
«Опосля в рояль насрали, чудно вечер провели».
Рояля там не было, впрочем никаких оргий тоже. Девчонки наготовили салатов, мы нажарили картошки и запаслись водкой.
Пили и пели.
Утром разбрелись. Я остался на дежурстве, до смерти влюбленный в одну девчонку с естгеофака.
И вот она ушла, оставив после себя неуловимый шлейф запахов. Я вдыхал этот запах и в глазах темнело от влюбленности.
Впервые я тогда закурил, чтобы перебить этот манящий запах. Сбегал до киоска и купил пачку болгарских сигарет со смешным названием «Трува».
Мягкий снег падал с неба...
Когда вернулся — около входа топталась бухгалтерша из этого детского сада.
Оказалось, что она жила напротив. И видела прекрасно нашу, вполне себе интеллигентную пьянку.
Ох, что я тогда только не наслушался...
Однако, не уволили, почему-то.
Видимо потому, что мы простыней не напачкали и на лестницах не наблевали.
День был убит на приборку и вынос бутылок. Особенно осторожно я выносил бутылки пива «Бавария». Тогда про них ходили слухи, что в пиво намешивают стекло и гепатит С. Стекло мы, видимо, переварили. Вирусы тоже.
А потом я жил в этом детском саду аж две недели, готовясь к сессии.
Напарник мой, тоже студент, был женат и мы подменились сменами. Я дежурю до восьмого января, а потом он дежурит за меня, когда я в феврале в поход упрусь.
Готовился я так.
Читал Ремарка. Много курил. Писал стихи.
Но сессию сдал.
Стихи получились неплохие, неожиданно.
Благодаря им, я потом стал лауреатом Первого Всероссийского молодежного фестиваля авторской песни.  Потом — это в марте.
На четвертом курсе я вообще на лекции не ходил. Слишком был влюблен. До потери сознания.
В итоге, в ноябре девяносто четвертого, меня уволили. Тьфу. Отчислили. С формулировкой «За академическую неуспеваемость».
Потом я уже понял, что отчислили-то неправильно. Не по понятиям. Все экзамены-зачеты были сданы, свободное посещение на старших курсах. Видимо, я слишком обнаглел.
Впереди светила армия...
Ноябрь девяносто четвертого года...
Впереди была Чечня, так-то.
Если бы меня отчислили в октябре — я бы попал под осенний призыв. А так — есть время до весеннего. Надо как-то было жить.
И я уехал к родителям. Устроился педагогом дополнительного образования в «Дом детского творчества». А через два дня после отчисления поступил на факультет...
Только не смейтесь сейчас, ладно?
«Факультет духовной помощи». «Русский Христианский Университет».
По-моему, первый негосударственный ВУЗ в Кирове был.
Может быть, вы спросите, а почему я не вспоминаю и не анализирую социально-экономическое положение, настроения общества и прочее?
Так а что вспоминать-то?
Как мы ваучеры получали?
Ну получил я ваучер, заплатив аж двадцать пять рублей. По телевизору мне сказали, что я его могу на акции обменять. А где? Куда идти-то? Адрес скажите? Не говорят. Какие-то фонды, какие-то «МММ»... Разбираться в этом еще... У меня голова была другим занята. Я его тупо обменял на водку.
Родители мои вложили их в «Вятинвестфонд». Спустя десять лет получили первые дивиденды, которых хватило лишь на килограмм сахара.
Нам ничего не объясняли. Ничего не рассказывали. У нас рынок, у нас демократия. Каждый сам за себя. С тех пор я понял одно.
Демократия — это когда всем на всех насрать.
А либерализм есть высшая точка развития демократии.
Вот так.
В юности я был демократом. Перестройка, гласность, партия дай порулить.
Мозгов не было. Было пламенное романтичное сердце.
Это сейчас я консерватор.
Семь раз отмерю, прежде чем отрезать.
Романтику свободы сменил на прагматизм жизни.
Слишком много вы врали, господа Чубайдары.
Слишком много лжи сочилось отовсюду.